Изменить размер шрифта - +
Мол, и отец мой был охотником-промысловиком, и дед, и прадед, и прапрадед, и никто из них никому «с половины» не отстегивал. Как выяснилось чуть позже, сделал он это очень зря: на следующее утро Мишу «приняли» прямо на автобусном вокзале и отвезли в райотдел, где предъявили фотографию трупа какого-то бизнесмена, выловленного в карьерах. Мол, мужик этот был застрелен точно из такого же карабина, как твой, так что колись – за что замочил, при каких обстоятельствах…

И хотя в уголовном деле об этом убийстве зияли огромные дыры, ни прокурор, ни судья не захотели их замечать. Как и следовало ожидать, «кассационка» также осталась без должного внимания. Осужденный Каратаев пошел по этапу на зону. Правда, просидел он там всего лишь полтора года вместо положенных пятнадцати: так уж получилось, что другие менты нашли не только настоящих убийц, но и неопровержимые улики непричастности к преступлению осужденного…

Как и положено, был пересуд. Каратаева с извинениями выпустили и даже выплатили ему компенсацию – только бы этот упорный человек не поднимал шум. Однако потомственный охотник-промысловик не захотел больше жить среди людей. Он окончательно поселился в тайге отшельником и почти ни с кем не водил дружбу. Правда, по слухам, Мишу нередко видели у дома медсестры из местного гарнизона Тани Дробязко. По другим слухам, молодые люди вроде бы даже недавно подали заявление в ЗАГС. Однако слухи эти так и оставались слухами – никто их не подтверждал и не опровергал.

Многие уважали его, не понимая. Многие понимали, но осуждали. Как бы то ни было, но вслух своих мыслей и уж тем более оценок никто из посельчан не высказывал. Каратаева в поселке побаивались. Все знали, что он скуп на слова и скор на расправу. Знали также и то, что Миша – человек по-своему очень добрый и честный и расправа никогда не бывает несправедливой…

…Короткие лыжи, подбитые лосиным камусом, мерно продвигались, уплотняя снег. Лайка бежала за хозяином следом по твердому насту. До капканов, поставленных вчера вечером, оставалось всего ничего – километра четыре.

Неожиданно сердце опытного охотника тревожно забилось; на девственно-белом снегу отчетливо проступали крупные следы… Их нельзя было спутать ни с чьими другими; конечно же, это был тигр и, судя по размеру следа, тот самый людоед.

Остановившись, Михаил осторожно снял с плеча карабин и прислушался. Звенящая тишина царила среди укрытых снегом деревьев. Но тишина тут, в тайге, всегда была обманчивой; коварный и кровожадный хищник мог притаиться за любым сугробом.

Положив палки на наст и стараясь не шуметь, охотник осторожно присел на одно колено и принялся внимательно изучать следы.

Каратаев понял: тигр прошел здесь недавно, максимум полчаса назад.

 

 

– Ни одного, – Малинин честно округлил глаза. – И вообще людей очень мало. Половина домов вообще с заколоченными окнами. И почти все вагончики пустые. Я в один заглянул – даже мебель осталась и занавески на окнах. Такое ощущение, что тут эпидемия чумы или холеры прошла!

Астафьев прищурился, прикидывая, можно ли верить Малине. Витька не было три с половиной – четыре часа. За это время менты вполне могли зажопить этого трусливого чмошника, сперва закошмарив его обещанием пыток, а затем, туманно посулив прощение, предложили выманить в Февральск напарника. Однако по размышлении этот вариант был Астафьевым отброшен: ведь Малина боялся его, Чалого, куда больше, чем всех дальневосточных ментов, вместе взятых. Да и выглядел Витек не таким испуганным, как того можно было ожидать после встречи с ментами.

– А что там еще есть?

– Ну что… Ничего интересного. Снег, сугробы, помойки…

– Да ты, козлина, можешь со мной по делу базарить? – в голосе Чалого послышались явные нотки раздражения.

Быстрый переход