Карлсон пополнел; весь день он ходил в состоянии небольшого опьянения, сильно, однако, не напиваясь. Все лето прошло для него как один сплошной праздник, так как он делил время между общественными делами, каменоломней и украшением местности.

Осенью он на неделю уехал на осмотр строений для предупреждений пожара. Вернувшись домой однажды рано утром, он был встречен тревожным сообщением старухи о том, что что-то произошло на Роггенхольме. Уже четыре дня как там совершенная тишина: не раздавалось ни одного взрыва, и на бухте не слышно было гудков пароходов. На усадьбе все заняты были молотьбой, так что некогда было посмотреть, что делалось в каменоломне. Не видно было управляющего, и рабочие вечером не появлялись на дворе. Что-то должно было произойти.

Чтобы скорей узнать, в чем дело, Карлсон велел «запрягать»: так говорил он, когда приказывал везти себя на гребной лодке к каменоломне. Лодку он выкрасил в белую краску с голубою каймой. А чтобы придать лодке более барский вид, когда он садился к рулю, то из старого шнура от занавески сделал себе тали; таким образом он мог сидеть прямо у руля. Рундквиста и Нормана он заставил грести правильно, по-матросски, чтобы он мог красиво подходить на лодке.

Они поехали на сей раз очень быстро, подстрекаемые любопытством. Дойдя до Роггенхольма, они поразились, увидя царившую там пустоту.

Все кругом было тихо, как в могиле, и ни души не было видно. Они причалили к берегу и поднялись по каменной лестнице к каменоломне. Дома управляющего не было; все инструменты и снаряды исчезли. Только сарай, прозванный казармой, стоял на своем месте, но пустой; все, что можно было, увезли: двери, окна, скамейки, койки.

— Мне кажется, они выбыли! — заметил Рундквист.

— Похоже! — ответил Карлсон и снова велел «запрягать», но на сей раз, чтобы отправиться в купальное местечко Даларё; там на почте должно было быть для него письмо.

Действительно, там он нашел объемистое письмо от директора, уведомлявшего его, что общество прекратило свою деятельность, потому что выяснилась непригодность сырья. А так как остающиеся за обществом четыре тысячи крон равняются как раз стоимости сорока акций, за которые он до сих пор еще ничего не внес, то всякие расчеты между обществом и Карлсоном должны считаться оконченными.

«Итак, я обманут на четыре тысячи! — подумал Карлсон.— Ну-с, надо удовольствоваться и тем, что мы получили».

У него было свойство морской птицы, хотя он и был уроженцем центра страны: он мог встряхнуться и выйти сухим из воды. Он еще почувствовал себя более сухим, когда прочел приписку, гласящую, что все, что осталось, поступает во владение островитян, если бы они желали это сбыть.

Сконфуженный, вернулся домой Карлсон, лишенный больших денег и почетного звания.

Густав хотел было подсыпать соли в рану, но Карлсон остановил его жестом руки, как бы подведя черту подо всем.

— Ах, об этом не стоит и говорить! Не следует терять теперь времени на разговоры по поводу этого!

На следующий же день он деятельно занялся с своими тремя мужчинами тем, что на большом пароме вывозил с Роггенхольма доски и кирпичи.

Не успели и оглянуться, как он соорудил себе для летнего пребывания домик в одну комнату с кухней, и это внизу у пролива, на таком месте, о котором раньше никто не помышлял, но с которого открывался вид на деревню и на открытое море.

Прошло лето с своими воздушными замками. Близилась зима. Воздух стал тяжелей, сны мрачней, а действительность преобразилась: она стала светлей для одних и более грозной для других.

Глава VII

Супружество Карлсона, хотя еще и непродолжительное, нельзя было назвать счастливым. Старуха была хотя и не в преклонном возрасте, но и немолода, а Карлсон достиг самого опасного периода.