― Этого совсем не нужно, всемилостивейший государь! ― живо перебила советница князя. ― Вовсе не болезнь принцессы так быстро оттолкнула принца; в этой игре другая тайна, и в эту тайну замешан капельмейстер Крейслер.

― Как? Что вы сказали, Бенцон? Капельмейстер Крейслер? ― воскликнул князь в полном удивлении. ― Следовательно, правда, что он?..

― Да, всемилостивейший государь, ― подтвердила советница, ― принца удалило столкновение с Крейслером, которое, вероятно, должно было завершиться слишком героическим образом.

― Столкновение? ― перебил князь советницу. ― Столкновение... завершиться героическим образом? Выстрел в парке! Окровавленная шляпа! Бенцон, это невозможно! Принц ― капельмейстер, дуэль ― rencontre!  И то и другое немыслимо.

― Всемилостивейший государь, ― продолжала советница, ― нет никакого сомнения, что Крейслер оказал огромное влияние на чувства принцессы и что этот непонятный страх, более того ― ужас, который она испытывала в присутствии Крейслера, превратился в гибельную страсть. Возможно, принц был достаточно наблюдателен и заметил, что в Крейслере, сразу же выступившем против него с враждебной, ядовитой иронией, он имеет опасного противника, от которого он и счел нужным избавиться. Это толкнуло его на поступок, который ― хвала создателю! ― не увенчался успехом и не может быть оправдан ничем, кроме как кровавой ненавистью за оскорбленную честь и ревностью. Я признаю, что все это не объясняет скоропалительного отъезда принца и что тут, как я уже сказала, кроется какая-то тайна. Принц, по словам Юлии, убежал, испуганный портретом, который показал ему Крейслер, всегда носивший портрет с собой. Но как бы то ни было, а Крейслера нет, и кризис принцессы уже миновал. Поверьте мне, всемилостивейший государь, если Крейслер остался бы, бурная страсть к нему вспыхнула б в сердце принцессы, и она охотнее умерла бы, чем отдала принцу свою руку. Теперь все это обернулось иначе; скоро принц Гектор вернется, и его брак с принцессой положит конец всем тревогам.

― Бенцон! ― вскипел князь. ― Какая дерзость со стороны презренного музыканта! Его намеревается полюбить принцесса, отказывая в своей руке любезнейшему принцу? Ah le coquin!  Ну, лишь ныне я вас совершенно уразумел, маэстро Абрагам! Вам придется избавить меня от этой фатальной личности, дабы она никогда более не возвращалась!

― Все, что мог бы предложить для этого мудрый маэстро Абрагам, ― сказала советница, ― оказалось бы излишним, потому что все уже совершилось как нужно. Крейслер находится в аббатстве Канцгейм и, как пишет мне аббат Хризостом, наверное, решится покинуть свет и вступить в орден. Я уже осведомила об этом принцессу в благоприятную минуту и, так как я не заметила при этом в ней никакого особого волнения, могу поручиться, что угрожающий кризис, как я говорила, уже миновал.

― Божественнейшая, достолюбезнейшая сударыня! ― заговорил князь. ― Сколь много преданности явили вы мне и моим детям! Сколь печетесь вы о благе, о процветании моего дома!

― В самом деле? ― заметила Бенцон горько. ― Это я-то? Могла ли я, имела ли я право всегда заботиться о счастье ваших детей?

Бенцон сделала на этих словах особое ударение; князь молча смотрел себе под ноги и, сложив руки, перебирал большими пальцами. Наконец он тихо пробормотал:

― Анджела! Все еще никаких следов? Совсем исчезла?

― Да, это так, ― ответила Бенцон, ― и я опасаюсь, что несчастное дитя сделалось жертвой какой-нибудь гнусности. Ее как будто видели в Венеции; но, конечно, это ошибка. Признайтесь, всемилостивейший государь, вы поступили ужасно жестоко, велев оторвать дитя от материнской груди и обрекая его на безнадежное изгнание.