А однажды мне в голову пришла интересная идея, и вот ее час настал – я сделал в подкладке разрез и закрепил там большой кусок толстого пластилина, смешанного из двух коробок. Получилась эдакая масса неопределенного цвета с преобладанием оранжевого, практически незаметная со спины. Потом попросил друга разыграть перед гостем маленькую сценку: пока тот раздевается в коридоре, сделать заговорщицкое лицо, продемонстрировать финку и всадить мне ее в спину. Я падаю, и становится видно, что лезвие действительно меня пронзило и на нем есть следы крови – для этого предполагалось сразу перед действом окунуть финку в блюдце с кетчупом. Затем следовало выдержать паузу и жизнерадостно посмеяться над напуганным гостем. Оставалось решить – на ком бы это опробовать? И, после недолгих колебаний, я остановился на одном тихом мальчике из параллельнго класса, с которым мы неплохо ладили.
Я сделал мелом пометку – куда именно ударять меня ножом, и сценка была благополучно разыграна за одним исключением: когда я почувствовал входящее в пластилин лезвие, мне почему-то расхотелось падать на пол, и затея показалась совсем не забавной. Странно, конечно, после всех хлопот с подготовкой, но пересилить себя я не мог. Поэтому, с воткнутой в спину финкой, мне пришлось проводить одноклассника в большую комнату, а самому спиной скрыться у себя, вытащить лезвие и снять пиджак. Как я понял, уже одно то, что мне взбрело в голову ходить дома в школьной форме, сильно озадачило гостя, а странные манипуляции друга и мой стремительный уход только подлили масла в огонь. Он воздержался от вопросов и комментариев, но бросал на нас весьма красноречивые взгляды, которые раздражали и в то же время заставляли чувствовать себя какими-то пристыженными, словно пойманными за чем-то нехорошим «за руку».
А вот теперь – все очень даже по-настоящему, и ничего переиграть нельзя. В первый момент я подумал, что любимую еще можно спасти – ведь я всего лишь один раз ударил ее ножом в грудь. Однако уже по тому, как она рухнула в мои объятья, путаясь в недавно купленной занавеске, перегораживающей часть комнаты, я понял, что все необратимо и серьезно, насколько это вообще возможно. Тем не менее я поскорее бережно уложил ее на кровать, с которой встал за несколько минут до этого в прекрасном расположении духа и, можно сказать, счастливым. Пульс у девушки не прощупывался, а выставленное перед лицом зеркальце, позаимствованное из ее сумочки, так и не запотело от дыхания, даже совсем немного. Все было трагично, но предельно ясно и просто. Точно так же, как тот котенок из далекого детства, протянувший сейчас лапку к самому дорогому, что было в моей жизни. Единственное утешение – это произошло, видимо, в последний раз.
– Какая красивая собака. Правда?
Мама никогда не отвечала, а папа рассеянно кивал или говорил:
– Да, хорошая. А ты все уроки сделал?
И вскоре я понял, что таким образом вряд ли добьюсь чего-то вразумительного. Тем более что мама никогда не вынимала «Атлас пород кошек» и не пыталась «провернуть» ничего подобного, что само по себе говорило о многом. Несколько дней я раздумывал – что бы такое еще предпринять, а на желаемую идею меня натолкнул детективный фильм про мужчину, окончившего жизнь самоубийством, но оставившего на столе дневник, которым сразу же занялось следствие. Мысль показалась мне очень хорошей, и, зная чрезвычайное любопытство мамы, трудно было вообразить, что она пройдет мимо тетрадки, озаглавленной «Мой дневник». Так я и поступил: придумал текст по дням за неделю от текущей даты, чтобы не создалось впечатление, что записи начаты именно сегодня, а потом начал оставлять эту тетрадь на самых видных местах комнаты, внося незначительные дополнения. Мама, разумеется, все замечала, но никак не комментировала, хотя и тему относительно котенка стала озвучивать гораздо реже. |