Андрей Зарин. Живой мертвец
I Перед грозой
28 апреля 1798 года вся Москва была охвачена волнением. Император Павел проездом в Казань остановился в Москве, и не только власть имущие, не только полицейские и иные чины, но даже простые обыватели пребывали в страхе. «Мало ли что приключиться может? Слышь, государь до всего доходит. В одежде ли какая неисправность, в запряжке, поклониться не успеешь — ан! и пойдешь, куда неведомо!» — И каждый пугливо озирался по сторонам, вспоминая рассказы про ту или иную выходку императора. Но если дрожали простые обыватели и чины гражданские, то в местном войске была буквально паника. Император назначил смотр на следующий день, и все от малого солдата до самого Архарова были в волнении. Иван Петрович Архаров, по протекции своего брата, петербургского генерал-губернатора Николая Петровича, назначенный в Москву вторым военным губернатором, был вовсе не военный человек и теперь трепетал. Раз десять он призывал к себе своего помощника, пруссака Гессе, и тревожно спрашивал его: — Ну что, Густав Карлович, как? А? Не выдадут? Длинный и сухой, как жердь, с серыми бесстрастными глазами, полковник Гессе качал маленькой головой и говорил: — Никак нет! Наш не выдаст! О, я их так муштриль!.. — Да, да! Наш-то я знаю. А другие? — Другой тоже! Я всем говориль!.. — Постарайся, Густав Карлович! Слышь, не в духе государь нынче. Гессе уходил, а спустя час Архаров гнал за ним вестового и говорил опять то же самое. Гессе, в свою очередь, объезжал полковых командиров и вселял в них страх и трепет своим зловещим видом. — И потом, — оканчивал он свои предупреждения у каждого командира, — государь не в своем духе сегодня! Этих слов достаточно было, чтобы внушить трепет. Государь не в духе! Это значит, что старый полковник может в одну минуту стать рядовым, а послезавтра быть уже по дороге в Сибирь. Такие примеры бывали. И полковые командиры, собрав офицеров, нагоняли на них страх, а те, в свою очередь, пугали солдат, последние же превращались буквально в мучеников. Весь день по всем казармам шло строевое учение. Шеренга солдат вытягивала ногу и стояла недвижно, а поседевший на службе какой-нибудь капитан, присев на корточки, внимательно высматривал, на одной ли высоте все солдатские подошвы. По десять раз делались ружейные артикулы, и капитан чутким ухом прислушивался: ладно ли звенят все ружейные части, которые для большого звона приказывали слегка развинчивать. Поручики внимательно следили, все ли пригнали к месту, все ли вычищено, выбелено, все ли блестит, потому что зоркий глаз императора высматривал иногда самый ничтожный пустяк, и из-за него гибла карьера молодых поручиков. В казармах Нижегородского драгунского полка происходило то же, что и в других. На дворе шло ученье, в казармах спешно готовили амуницию, собравшиеся в кордегардии офицеры тревожно беседовали между собой. Статный красивый офицер Ермолин с хвастливостью произнес: — Я много слышал про государя. С ним нужна только смелость. Я не боюсь, что назначен ординарцем. — Ну, смелость смелостью, но и счастье надобно, — сказал маленький, худощавый офицер, — вон в Петербурге Ермилов из Семеновского полка… — Знаю! — перебил брюнет. — Такой видный малый. Что же с ним? — А в рядовых теперь! — Как так? — воскликнуло несколько голосов. — А очень просто. Назначен был вахт-парад. В январе было. Мороз — смерть. Ермилов вздумал отличиться и без перчаток пошел. Ну, государь сразу заметил. Улыбнулся и говорит: «Молодец, поручик!». |
