Том Хилл говорил совсем иное: «Твоя мать никого не любит в этом мире, кроме себя».

– Думай что хочешь, Келли. – Карл вздохнул, вытер глаза простыней. – Я предложил ей выйти за меня замуж, она отказалась. Поставила свое условие – чтобы я устроил и оплатил аборт, а потом дал ей десять тысяч долларов. Она собиралась исчезнуть из Найтсвилла. Хотела уехать в Нью-Йорк, стать актрисой в театре. Думаю, ей бы это удалось. В этом ты на нее похожа. Если она что-нибудь задумает, не успокоится, пока не добьется своего. Она любила повторять, что жизнь – это игра случая и надо ловить свой случай. На этот раз она поставила на один шанс против многих. Для нее игра закончилась на операционном столе.

– Подпольный акушер убил ее.

В первый раз Келли поняла истинное значение шекспировского выражения «холодная ярость».

– Он не был мясником. Хирург с хорошей репутацией, он задолжал мне большую сумму, проигрался. Операция прошла успешно. Твоя мать умерла от сердечной недостаточности. Оказывается, у нее находили шумы в сердце. Однажды она сказала мне об этом шутя. – Он съежился под ее испепеляющим взглядом. – Прости, Келли…

Она закусила губу с такой силой, что ощутила вкус крови. Металлический вкус. Ногти вонзились в ладонь.

– Что вы с ней сделали после того, как она умерла?

Он обеими руками схватил со стола стакан. Осушил его. Протянул ей.

– Пожалуйста…

Келли снова наполнила стакан.

– Что вы сделали с моей матерью?

Он застонал. Покачал головой.

– Он сказал… если у нее нет никаких родственников, никого, кто мог бы заявить в полицию о ее исчезновении, то он может «кое-что устроить». Меня охватила паника. За неделю до того у них с твоим отцом произошел страшный скандал. Он ее чуть не убил, и его посадили в тюрьму. Она собиралась покинуть его, как только получит от меня деньги. Так вот… – Он отхлебнул виски, перед тем как сделать признание. – Я… я сказал доктору, что у нее никого нет… что я, во всяком случае, ни о какой семье не знаю. – Он зажмурил глаза, чтобы не видеть ее лица. – На следующее утро ее нашли в реке, чуть ниже Ньюберга, с документами какой-то бродяжки. Он добыл их из морга. Администрация опросила всех по реке, не исчезал ли кто-нибудь в последние дни. Бен Томас – он тогда был у нас шерифом – пошел посмотреть на труп. Он опознал Китти, но никому об этом не сказал. Пришел сразу ко мне. Я ему заплатил за плохую память – достаточно для того, чтобы он смог удалиться на покой, пить и ловить рыбу.

– Убийцы! – Келли швырнула в него графином, который пролетел мимо его опущенной головы и разбился о стену. – Хуже, чем убийцы! Изверги! Ведь это же моя мать! Вы распахали ей живот, а потом сбросили в реку, как мусор. Она же человек! Моя мать! Я сейчас вырежу твое сердце и съем сырым, с кровью!

Она кинулась на него, выставив пальцы, как когти. Вцепилась ему в лицо, оставив четыре кроваво-красных шрама на каждой щеке.

Ужас придал Карлу силы. Он оттолкнул ее, выбежал из комнаты, промчался по коридору, сбежал вниз по лестнице. Остановился в холле. Прислушался. Никто за ним не гнался, в доме стояла полная тишина. Хватаясь руками за стены, он в темноте прошел в гостиную, к бару. Открыл его, достал бутылку. Ярлыка он не видел, но это не имело значения для его целей. Потом прошел на кухню.

Келли лежала распростершись на кровати Карла, вцепившись в подушку. Глаза ее бессмысленно смотрели на лужицу виски на ночном столике от разбившегося графина. Ручеек стекал с края стола. Капли падали на пол с монотонностью маятника.