– Я вам точно говорю, дурные дела там творятся, – сказал он. – Перво‑наперво увидел я у дальней стены клетки, да еще с эдакими здоровенными решетками. Лампа там висит так, что я не смог разобрать, кто сидит в клетках, но и то сказать – зачем они нужны в доме‑то? А когда я подтянулся на руках, чтобы рассмотреть получше, то посреди комнаты увидал страшенную штуковину. Жуть какую. – Он сделал паузу и драматически задрожал.

– И что же это было? – спросил я спокойно.

– Это… трудновато объяснить… В общем, оно лежало на столе. И смахивало, пожалуй, больше всего на белую подушку, но только шевелилось. Вроде бы легонько дергалось, рябью покрывалось, понимаете ли…

Я не очень понимал. И сказал:

– Это все?

– Не совсем, – ответил Билл, с видимым наслаждением подбираясь к кульминационному пункту своего рассказа. – Вообще‑то оно было бесформенным, но кое‑что у него все же оказалось: пара рук, человеческих рук, что торчали по бокам!

Я отделался от депутации, пообещав рассмотреть заявление в кратчайшие сроки. Когда, закрыв дверь за последним посетителем, я повернулся, то обнаружил, что Альфреду нехорошо. Глаза его за стеклами очков пылали, тело трясла крупная дрожь.

– Сядь‑ка, – посоветовал я, – а то у тебя что‑нибудь сейчас отвалится.

Я предчувствовал, что мне предстоит выслушать целую диссертацию, и уж, конечно, она сможет достойно конкурировать с тем, что нам только что сообщили. Но Альфреду хотелось сначала узнать мое мнение, и он мужественно боролся, с трудом удерживая собственное. Я решил пойти ему навстречу.

– Дело в действительности куда проще, чем кажется, – сказал я. – Или кто‑то все же разыграл деревенщину, или там в самом деле оказались какие‑то необыкновенные животные, в описании которых эти вахлаки за время пересудов все перепутали.

– Но ведь они согласны насчет рук и панцирей! – взвился Альфред.

Тут он был прав. А руки, во всяком случае кисти рук, были отличительным признаком того, похожего на подушку, предмета, который Билл видел в Мамбери‑Грендж…

Альфред напомнил мне еще о некоторых обстоятельствах, из коих явствовало, что я ошибаюсь, а затем выдержал многозначительную паузу.

– До меня ведь тоже доходили кое‑какие слухи насчет Мамбери‑Грендж, – заявил он мне.

– Например?

– Ничего определенного, – признался он, – но если все сопоставить… Во всяком случае, дыма без огня…

– Ладно, выпаливай, – пригласил я.

– Я думаю, что мы напали на след чего‑то очень серьезного. Чего‑то такого, что расшевелит наконец людскую совесть касательно тех жестокостей, которые творятся под прикрытием вывески научных исследований. Знаешь, что, по моему мнению, происходит под самым нашим носом?

– Валяй, валяй, – поощрил я его хладнокровно.

– Я думаю, что мы имеем дело с супервивисектором, – ответил Альфред, многозначительно подняв палец.

Я нахмурился:

– Не понял. Либо – вивисекция, либо – не вивисекция. Супервивисекция просто…

– Я хочу сказать, что мы имеем дело с человеком, который оскорбляет Природу, уродует Божьи создания, гнусно искажает истинный облик тварей Господних, пока они не станут неузнаваемыми полностью или в частностях. Облик, которым они обладали до того, как он этот облик стал изменять, – пояснил Альфред весьма туманно.

Только теперь я стал понимать, какую теорию выдвинул мой коллега на этот раз. Его воображение отхватило огромный кус пирога, и хотя дальнейшие события показали, что въелся он и не так уж глубоко, но тогда я расхохотался.