Николай Некрасов. Жизнь Александры Ивановны
I
В летний прекрасный день, каких немного бывает в Петербурге, часу в осьмом вечера, по Невскому проспекту ехала карета, запряженная четверкою рослых вороных лошадей. На козлах сидел кучер, парадно разодетый; на запятках стояли два лакея в богатых ливреях. Карета остановилась у английского магазина; лакей ловко отворил дверцы, и из кареты, легкая как серна, прекрасная как майское небо, выпрыгнула молодая дама. Через несколько минут дама возвратилась из магазина с покупкой в руке, так же ловко впрыгнула в карету, как из нее вышла, и приказала ехать на Английскую набережную. Быстро промелькнул экипаж Исакиевскую площадь, повернул налево, проехал несколько сажен и остановился перед одним из изящных домов Английской набережной. У подъезда стояло несколько экипажей; вокруг их начала уже собираться толпа любопытных; у дверей стояли жандармы. Снова лакей отворил подножку, снова выпрыгнула из кареты дама, и какая дама! Теперь уже можно было лучше рассмотреть ее черты. Впрочем, извините, женщина, о которой мы говорим, кажется, не дама, а, по-видимому, девушка; потому что на ней не было ни чепчика, ни другого какого-нибудь признака, отличающего даму от девушки. Лицо ее было в полном смысле прекрасно; легкая бледность, как бы следствие недавней болезни, покрывала ее щеки и придавала ей еще более привлекательности; томная нега была разлита в ее голубых выразительных глазах и заставляла предполагать в ней много огня и жизни. Стан ее был гибок и строен; походка легка и правильна; ножка мала и привлекательна. Она уже готова была всходить на лестницу, как вдруг к ней подошел швейцар с огромной гетманской булавою. – - Сегодня нельзя-с, никак нельзя! -- сказал он с каким-то таинственным видом, поворачивая в руке свой жезл. – - Что такое, почему нельзя? – - Да так-с, нельзя; отсохни правая рука -- нельзя! у барина гости. – - Да мне дела нет до его гостей; я не пойду к ним; мне нужно видеть только его… – - Нельзя-с, провались я сквозь землю -- нельзя-с,-- повторил швейцар с прежнею таинственностью. "Что это значит,-- подумала незнакомка,-- прежде этого никогда не было". – - Послушай, любезный, разве барин отдавал тебе особое приказание? – - Не можем сказать, сударыня. Незнакомка начинала терять терпение; на лице ее появился едва заметный оттенок гнева, смешанный с каким-то тайным страхом. – - Говори, что здесь происходит,-- сказала она отрывисто, вкладывая в руку швейцара серебряную монету. – - Ничего-с, право, ничего. – - Ну так я пойду. – - Нельзя-с, сударыня, никак нельзя… – - Да почему нельзя?.. – - Не можем знать. Незнакомка вышла из терпения. Она оставила бестолкового швейцарами вышла из швейцарской. Гнев, досада и какой-то тайный страх уже гораздо яснее отпечатывались на прекрасном лице ее. – - Что здесь такое? -- быстро спросила она у жандарма, стоявшего у дверей. – - Свадьба! -- отвечал жандарм вытянувшись. – - Свадьба! Чья свадьба? Говори, говори скорее! -- вскричала незнакомка. Голос ее сильно дрожал, в глазах отражалось беспокойство; черты лица выражали необыкновенное волнение. – - Свадьба его высокоблагородия Ореста Андреевича Сабельского,-- провозгласил жандарм торжественно. Лицо незнакомки сделалось ужасно; губы посинели, щеки покрылись мертвою бледностию. Она пошатнулась, как бы лишаясь последних сил, и только с помощью лакея могла добраться до кареты, где почти без чувств упала на подушку. Даже жандарм заметил ее необыкновенное смущение и вывел из него очень остроумное заключение в своем роде. |
