В субботу утром я звоню Хетти и говорю:

— Я слышала, у тебя появилась кошка, — и по моему тону она понимает, что я не в восторге.

— Не ругай меня, бабушка, — просит она. — Не кошка, а крошечный котенок. Он такой очаровательный, такой забавный, Китти его обожает. Я уже знаю все эти глупости про птичий щебет и про аллергию, но Китти очень здоровый ребенок, а птиц у нас и без того не водится.

Я думаю о Себастьяне, который уже и забыл, как поют птицы, и удивляюсь на людей, зачем-то строящих себе по доброй воле тюрьму.

— Агнешка говорит, кошечке около трех месяцев, — говорит Хетти, — самое время котят брать. Мы носили ее к ветеринару, ей сделали все прививки, а Агнешка ее каждый день расчесывает.

Я надеюсь, это она пытается успокоить себя. Или меня? Потом все-таки решаю, что нет, меня.

— А в ветеринарной лечебнице не было объявления, что у кого-то пропал персидский котенок? — спрашиваю я.

— Не было, — сухо отвечает Хетти.

— Пока Агнешка у вас, это еще куда ни шло. А что вы будете делать, если она уедет в отпуск, или уволится, или откроет собственную школу танцев живота, или начнет учиться на повитуху?

— Я считаю, Агнешке у нас очень хорошо, — говорит Хетти. — Она говорит, что никогда в жизни не видела такой семьи, как наша.

— Так у нее вроде где-то там имеется муж и мамаша, да еще сестра-инвалид?

— Не понимаю, почему ты так настроена против бедной Агнешки, — говорит Хетти. — Когда она у нас только появилась, она не очень хорошо знала язык, и мы не сразу разобрались, что муж на самом деле не муж, а друг, и все прочее. Он, кстати, не только сценарист, но еще и водитель автобуса, как только ему удастся пристроить свой сценарий, он переедет жить сюда, а это значит, что Агнешка будет у нас работать еще сто лет. Ты ведь знаешь, каково это — пристроить сценарий. Китти состариться успеет.

— Подозреваю, что в Лондоне это легче, чем в Кракове.

— Что касается матери и сестры, то они эмигрировали в Австралию, — объясняет Хетти. — В мире все постоянно меняется, — добавляет она, намекая (возможно), что я слишком стара и безнадежно отстала от жизни.

— Ты видела ее дружка, когда он был здесь на Рождество? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит Хетти, — его самолет не мог вылететь вовремя, в Хитроу заложили бомбу, и все рейсы были отменены. Он приехал, когда мы уже были у Серены. И уехал до того, как мы вернулись.

— Понятно, отпуск у водителя автобуса очень короткий. Зато морковная дружба с Нисденом продолжается, — говорю я.

— Она больше не растит морковь, — говорит Хетти. — Есть такая штука, как севооборот. Земля нуждается в отдыхе, а искусственных удобрений она не признает.

— Морковная муха может стать настоящим бедствием, — говорю я, — особенно когда отказываются использовать инсектициды.

Не понимаю, почему я так разозлилась на Хетти, но вот поди ж ты — просто полыхаю.

Хетти говорит, что ей пора, Агнешка подает обед. Я чуть не поссорилась с ней, такого у нас никогда в жизни не бывало, но убей меня бог, если я в состоянии понять из-за чего.

Я звоню Серене. Она зовет меня приехать к ней обедать, но я говорю, что не могу, я сейчас в галерее, а до Серены ехать не меньше сорока минут. Она спрашивает, сколько у меня сегодня было посетителей, и я отвечаю, что всего двое, да и те просто ходили, смотрели — сейчас затишье, — впрочем, есть одна серьезная заявка на гравюру Уильяма Бейтса за 750 фунтов, завтра покупатель скажет “да” или “нет”.