Изменить размер шрифта - +
Если ребенка привозит воспитательница детского сада, еще больше оснований заподозрить, что она покалечила его нарочно. Презумпция виновности: извольте доказывать, что вы не виноваты. Вы приходите за своим ребенком в школу, а его там нет, отвели в детскую консультацию, и хоть бы позвонили, хоть бы рассказали, что произошло. У девочки был синяк под глазом. Она сказала учительнице, что вы бросили в нее книгой. Вы и правда бросили: это был учебник, вы играли с дочерью, и она его не поймала. С тех пор как Хетти отказалась ходить на курсы обучения грудному вскармливанию, к ней относятся крайне подозрительно. Когда Агнешка приносит Китти в поликлинику, ее осматривают особенно придирчиво: тщательно взвешивают, измеряют рост, дают разные игрушки и смотрят, как она с ними играет, — ищут доказательств жестокого обращения. Китти на редкость здоровый и жизнерадостный ребенок, но на ее медицинской карточке стоит вопросительный знак.

Мы с Сереной не любим телефонные звонки ни свет ни заря. Резкие звуки вдребезги разбивают сон, рука тянется к аппарату на тумбочке у кровати: “Ну что там еще стряслось?” Если этот ранний звонок из аэропорта — неожиданно вернулось домой блудное чадо, набиравшееся за границей жизненного опыта, — считайте, что вам повезло. “Мам, приезжай за мной”. Слава богу! Слава богу! Но обычно это кто-то вдруг заболел и надо мчаться в больницу, или кто-то умер, с этой вестью можно подождать до рассвета, но потом ни минутой дольше. Или звонит полиция. Машина разбилась. Нет, нет, все живы, просто пьяные.

А то еще звонит юрист из Роттердама, он говорит на каком-то высокопарно казенном английском языке: “В согласии с законами государства Нидерланды я облечен ответственностью известить вас о том, что ваш супруг задержан полицией Роттердама. Он будет ограничен в контактах в течение пяти суток, и вы не должны предпринимать попыток связаться с ним. Нет, больше никаких сведений я вам сообщить не могу. Когда магистрат завершит расследование, вы будете извещены”. И кладет трубку. Все, конец. Роттердам? Я думала, Себастьян в Париже, поехал на выставку картин из коллекции музея Гетти, он хотел посмотреть Домье. Сначала мне кажется, что это все сон. Но нет, не сон. Постель возле меня холодная и пустая. Мне придется ждать годы, пока тот, кто ее со мной делил, вернется и снова ее согреет.

Дурные вести приходят рано, когда еще не проснулись и не запели птицы; добрые вести приходят позднее, с почтой: чек, письмо от кого-то из друзей. И конечно, счета, но их уже знаешь наизусть, хотя многое автоматически списывается с моего банковского счета, и потому трудно определить, сколько именно и кому именно я реально должна.

Электронная почта обычно сообщает что-то приятное, если, конечно, дело не касается любовных отношений, тут ты можешь прочесть на экране: “Нам пора отдохнуть друг от друга”.

Или те же эсэмэски. У девушки, которая сейчас убирает мою галерею, вчера тренькнул мобильный телефон, и она прочитала: прощайвсеконч. Она студентка. Все мы рано или поздно переживаем такое. Она справится, но как же она плакала. Я подумала, хорошо, что я не ее мать.

Дети растут, растут и наши тревоги. Тревога — это что-то вроде амулета, который должен отвести беду. Впрочем, матери, чьи сыновья выросли и женились, утверждают, что после свадьбы можно передать жене свою потребность волноваться. Пусть теперь жена тревожится из-за карт, наркотиков, спиртного, женщин, которые могут наградить СПИДом. Это как проклятие сатаны — если ты нашел кого-то, кому можно его передать, ты спасен. Но распространяется этот закон только на супругов, состоящих в официальном браке, иначе он не действует. Оттого, что у Хетти есть Мартин, мои тревоги не убывают. Вот если бы она вышла за него замуж официально, он должен был бы взять на себя ответственность за нее, тогда я вздохнула бы с облегчением. Но куда там. Нужна хоть какая-то, хоть самая простая церемония, а она ничего не пожелала.

Быстрый переход