Сегодня после обеда Льюис что-то читал вслух, как вдруг его внимание привлек темнокожий человек, стоящий на лужайке под проливным холодным дождем. На вопрос: «Что ему нужно?» — он ответил: «Остаться здесь». Мы позвали его на веранду и стали расспрашивать дальше. Выходило так, что это беглец, который некоторое время скрывался в лесу. Там его нашел мясник Дайнс и взял к себе, а теперь он удрал от Дайнса. Бродя по лесу, он, по его словам, встретил еще одного сбежавшего работника фирмы.

— Где же он? — спросили мы.

— Прячется за садом у калитки, — такова была суть ответа.

Привели второго. Тот оказался чернокожим юношей дерзкого вида, но страшно напуганным. Странно было видеть, как нос на коричневом лице первого побелел от волнения. Мы оставили их ночевать, и наши повара побежали согреть для них чаю и приготовить еду. Я дала им также сухой материи взамен остатков мокрых тряпок, обматывавших их бедра.

Боюсь, что повара погубят Аррика — чернокожего, попавшего к нам законным путем. Они отвели ему почетное место за своим столом, и он поглощает большую часть всей еды. Талоло и Лауило, эти двое мягкосердечных, стоят за его спиной и стараются впихнуть в него побольше. Они едят до нас, и, когда Аррик появляется в столовой, чтобы помочь за обедом, желудок его так набит, что кажется, будто у него в этом месте опухоль. Двое беглецов очень беспокоят меня. Оставить их у себя мы не можем, но не хватает духу предать их.

Позволь обрисовать тебе наш живой состав на данный момент. Шестеро рабочих на плантациях; шесть душ в доме. Повар Талоло сегодня наконец возвращается из отлучки, ради чего я потратил около двенадцати часов на поездки и, полагаю, часов восемь на совещания в торжественной обстановке… Стюардом теперь Лауило. Оба они превосходные слуги; у нас был званый ленч по случаю захоронения найденных костей самоанца, и поверь, что все было на высоте, хотя мы сами ни во что не вмешивались. Еда была хороша, вино и блюда подавались как по часам. Помощник стюарда и прачка — Аррик, чернокожий с Новых Гебрид, которого мы наняли у немецкой фирмы; он не так безобразен, как большинство из них, но и красавцем его не назовешь; не глуп, однако и не Критон. В первое время он так много ел, дорвавшись до хорошей пищи, что живот у него прямо торчал. Помощник повара — Томаси, родом с Фиджи, высокий и красивый, двигается как марионетка, с неожиданными прыжками, и так же неожиданно таращит глаза. Далее, прачка и регент нашего хора — Элена, жена Томаси. Это наше слабое место. Мы стыдимся Элены. Кухня краснеет за нее. Ее присутствие вызывает ропот. На первый взгляд у нее все в порядке — недурная лицом, рослая молодая женщина, скромная, деятельная, с превосходным вкусом по части гимнов. Послушал бы ты, как истово она пела на днях, подчеркивая ритм! Ты не понимаешь, в чем же тогда дело? Дай-ка твое ухо, но гляди, чтобы не проведали газеты! У нее нет знатной родни. Никакой, говорят они; одним словом, совсем простая женщина. Конечно, у нас есть работники с других островов, может быть тоже простолюдины; но мы оставляем за ними преимущество неопределенности, что невозможно для Элены из Ваилимы; это наше пятно, оспина на нашем лице. Как я уже сказал, эта оспина — наш регент. В самоанском хоре всегда запевает женщина; мужчины, которые вторят, вступают через один-два такта. Бедная, милая Фааума, не отличающаяся целомудрием, эта Ева, изгнанная из рая, знала лишь два гимна, а Элена, по-видимому, знает весь молитвенник, и соответственно утренние молитвы проходят гораздо оживленнее.

И наконец, пастырь скота — Лафаэле. В его ведении: мой совершенно преобразившийся Джек, теперь на нем ездит жена, и он смирен, как докторская кляча; тифанга Джек — пегий конь, которого моя матушка купила у бродячего цирка; кобыла Бэллы, впавшая в детство или близкая к этому (черт бы ее побрал!); Мусу, что мне на днях забавно перевели, как «которая не хочет» (буквально — «сердитая», но употребляется всегда с оттенком упрямства и строптивости), — маленькая шоколадная с белой звездочкой на лбу лошадка Фэнни.