Жаль, что ты не можешь слышать моих застольных бесед с экономом-ирландцем и маленьким лаборантом Дэвисом, страстным любителем каламбуров. Бэлла тоже сочиняет какие-то путаные босуэллизмы. После завтрака, выяснив, какого рода шутки должны здесь иметь успех, я заметил «Босуэлл интересен, но антирейсен и потому запрещен на все время рейса».

Воскресенье. Серое небо; потоки дождя; время от времени громыхает гром и сверкают молнии. Все для снижения духа; но мои больные действительно поправляются. Дождь глухо шумит, как море. В этом звуке мне чудятся чьи-то странные и зловещие приближающиеся шаги, точно надвигается и обдает холодом нечто безымянное и безмерное, но в то же время желанное для меня. Я тихо лежу в постели и думаю о вселенной с большой долей самообладания.

Когда мы приблизились к Ваиусу, Льюис велел ехать как можно быстрее, чтобы нас не остановили. Я сказала: «Тогда поезжай вперед, а я за тобой». Но я не собиралась мчаться по городу. Во-первых (и это главное), у меня был приступ радикулита, обострившегося от внезапного скачка моей лошади; во-вторых, я испытывала какое-то ребячливое отвращение к тому, чтобы обнаружить перед потенциальным врагом признаки беспокойства. И в результате нам обоим пришлось терпеть унижение. В центре города есть небольшой мост. Перед самым мостом моя негодная лошадь остановилась как вкопанная и начала дрожать и подгибать колени. Не знаю, притворялась она, что боится, или это было началом припадка, которым она подвержена. Во всяком случае я не могла заставить ее двинуться с места. Мне не оставалось ничего другого, как ждать, что будет дальше, потому что Бэлла и Льюис уже умчались и пропали из виду. Люди, сидевшие у своих хижин, сначала глядели на меня с любопытством, по-видимому недоумевая, в чем дело, а потом догадались, и мужчина с мальчиком подошли и повели, вернее, потащили вперед бессовестную Ваиваи, вполне оправдавшую свое имя (притворщица или слабосильная). Тем временем Льюис, хватившись меня, повернул назад и, как оказалось, был порядком встревожен, увидев меня в руках, возможно, враждебных самоанцев.

Вскоре после этого эпизода мы подъехали к флагу, возвещающему перемирие, — белому лоскуту в рамке из трех палок, прикрепленному к кокосовой пальме. Потом нам попался еще один такой и, наконец, третий. Подъезжая к деревне Ваиала, мы услышали звуки дудки и барабана и неожиданно очутились в центре большой группы рослых молодых воинов, играющих в крикет. Нигде не было ни одного ружья, не было и стражи у брода, где раньше ее видел Льюис. Жена вождя выбежала из дома встретить нас. Юноши приняли лошадей, жена поцеловала нас и ввела в дом. Вождь сидел в центре на красивой циновке, дюжина вождей меньшего ранга с серьезными лицами расположилась кружком под скатом крыши. Приготовили каву. Я заметила, что запасы у них были скудные, и порадовалась, что мы, по самоанскому обычаю, привезли немного в подарок. Мы захватили с собой также местного табаку.

Белый, по имени Ри, сборщик налогов, тоже сидел в кружке, поджидая, к нашему удивлению, главного судью, у которого было какое-то дело к Бедному Белому Человеку по поводу прав на землю. Пока мы беседовали и обменивались обычными самоанскими любезностями, вернулась Бэлла, умчавшаяся сразу по приезде делать зарисовки, и стала о чем-то шептаться с хозяйкой. Та передала ей поразительную тала , будто Льюис и три консула заявили о своем намерении завладеть головой Матаафы.

На обратном пути мы остановились, чтобы дать Бэлле возможность сделать набросок переправы, и вторично — одного из мирных флагов.