Старый ученый молча слушал свист и вспоминал, что в молодости он тоже был окружен толпой и тоже любил свистеть, но толпа давно разбежалась, и теперь он один.

Поэт кричал, что свобода — обязанность поэзии и что метафора достойна того, чтобы за нее бороться. Он кричал, что будет случать кошку с лошадью и модернистское искусство с социализмом, и, даже если это сочтут донкихотством, он хочет быть Дон Кихотом; ибо для него социализм — это эпоха свободы и наслаждения, а иной социализм он отвергает.

Старый ученый наблюдал за галдящей молодежью, и вдруг его посетила мысль, что в этом зале только он обладает привилегией свободы, потому что он стар; лишь когда человек стар, его уже не волнуют взгляды окружающей толпы, взгляды публики и будущее. Он один на один со своей близкой смертью, а у смерти нет ни ушей, ни глаз; ему не нужно ей нравиться; он может делать и говорить, что нравится ему самому.

А они свистели и требовали слова, чтобы ответить поэту. Наконец встал и Яромил; перед глазами у него была черная пелена, позади — толпа; он говорил, что только революция современна, тогда как декадентская эротика и невнятные поэтические образы не что иное как ветошь, и чужды народу. «Скажите, что современно, — спрашивал он знаменитого поэта, — ваши невнятные стихи или мы, которые строим новый мир? Абсолютно современен, — тотчас отвечал он сам, — лишь народ, который строит социализм». Вслед за его словами раздался гром аплодисментов.

Аплодисменты все еще не смолкали, когда старый ученый уходил коридорами Сорбонны и читал на стенах: Будьте реалистами, мечтайте о невозможном.  И чуть дальше: Эмансипация человека будет полной или ее вовсе не будет.  И еще дальше: И главное, никаких угрызений совести.

16

В просторном классе скамьи отодвинуты к стенам, а по полу разбросаны кисти, краски и длинные бумажные транспаранты, на которых несколько студентов высшей политической школы пишут лозунги для майского шествия.

Яромил, автор и редактор лозунгов, стоит над ними и смотрит в блокнот.

Но в чем дело? Не ошиблись ли мы в летосчислении? Он диктует пишущим студентам именно те лозунги, которые только что прочел освистанный старый ученый в коридорах бунтующей Сорбонны. Никак нет, мы не ошиблись; лозунги, которые по указанию Яромила пишутся на транспарантах, точно такие же, какими двадцать лет спустя парижские студенты исписали стены Сорбонны, стены Нантера, стены Сансье.

Сон — это реальность,  приказывает он писать на одном из транспарантов; и на другом: Будьте реалистами, мечтайте о невозможном;  и тут же рядом: Мы утверждаем перманентное счастье;  и чуть дальше: Довольно церквей  (этот лозунг ему особенно нравится, он состоит из двух слов и отбрасывает два тысячелетия истории), и еще лозунг: Никакой свободы врагам свободы! и  еще: Воображение во власть!  и далее: Смерть равнодушным!  и еще: Революцию в политику, в семью, в любовь!

Студенты выписывали буквы, а Яромил гордо ходил между ними, как маршал слов. Он был счастлив, что приносит пользу и что его умение строить фразы нашло здесь свое применение. Он знает, что поэзия мертва (ибо искусство мертво,  гласит стена Сорбонны), но она умерла, чтобы воскреснуть уже как искусство агиток и лозунгов, написанных на транспарантах и на стенах городов (ибо поэзия на улице,  гласит стена Одеона).

17

«Ты читал «Руде право»? Там на первой странице был напечатан список лозунгов к Первому мая. Издал его агитпроп центрального комитета партии. Из этих лозунгов тебе ни один не пригодился?»

Перед Яромилом стоял упитанный паренек из районного комитета, представившийся ему председателем вузовской комиссии по организации 1 мая 1949 года.