«Может быть, я уже умер, — подумал он. — Исповедовался, соборовался, причастился святых даров… Когда я до этого исповедовался в последний раз?»

Этого он не мог вспомнить. Но сознание становилось все яснее, а свет — все ярче. «Сотворите же достойный плод покаяния», — сказано в Библии. И он сотворил его, он простил всех своих врагов, даже ненавистного еще недавно Дантеса.

А потом его с новой силой пронзила боль и он стал стремительно падать в черную бездну, слыша откуда-то издалека горький женский плач. Натали, Наташа, любимая жена, упавшая в обморок, когда его, окровавленного внесли в дом. Бедная, как же ей тяжело!

И вот теперь все, похоже, начинается заново… Хотя, если нет боли, то, может быть… Нет, врач же ясно сказал ему, что рана — смертельна. И другие подтвердили…

Да, помнится, еще доктор Арендт привез записку от императора, в которой говорилось: «Если бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся; я беру их на свои руки».

Он знал: императору можно верить. Сколько бы ни ходило в свете пакостных слухов, он знал им подлинную цену. И какого же дурака он свалял, когда позволил втянуть себя в эту авантюру с дуэлью! А все бешеная ревность: абиссинская, горячая кровь и в четвертом поколении давала о себе знать.

Ревность… Он горько усмехнулся: вместе с сознанием к нему с удивительной ясностью пришло понимание того, что он получил лишь то, чего заслуживал. За сколькими замужними дамами он волочился, скольких на самом деле обесчестил, причем сплошь и рядом во всеуслышанье бахвалился своими победами. Если бы все оскорбленные им мужья вызывали его на дуэль…

Вошел доктор Арендт, привычным жестом взял его за запястье — проверить пульс. Потом начал осмотр раны, и постепенно выражение озабоченности на его лице сменилось удивлением:

— Вы испытываете прежнюю боль, господин Пушкин? — осторожно осведомился врач.

Пушкин покачал головой. Но не значило ли это, что просто пришел конец?

— Я умираю? — спокойно спросил он.

— Напротив, господин Пушкин, у меня появилась надежда. Воспаление в ране начинает проходить. Но это невозможно!

— Почему?

— Да потому, что ваша рана была смертельной. Чудо, что вы пережили сегодняшний день. Если ночь пройдет спокойно, то…

— То — что?

— То я употреблю все свои знания для того, чтобы вы поправились.

Надежда. Сначала робкая, а потом все более яркая надежда начала зарождаться в груди Пушкина. Он хотел приподняться, но сил не было даже просто шевельнуть рукой.

— Дом полон народа, господин Пушкин, — продолжил Арендт. — Все ваши друзья, ваши близкие… И толпа у крыльца…

Толпа у крыльца? Пушкин изумился совершенно неподдельно.

— Люди волнуются, прошел слух, что вы умираете. Они требуют покарать убийц.

— Убийц? — еще больше изумился Пушкин. — Я стрелялся с господином Дантесом… боже, какая глупость! Какие убийцы?

— Не думайте об этом, — мягко сказал Аренд, поднося к губам Пушкина рюмку с бесцветной жидкостью. — У вас еще будет время, масса времени. Только берегите силы.

Пушкин хотел было возразить, что он вполне в силах отличить вымысел от правды, что он… Но мягкая пелена незаметно опустилась на его лицо, глаза закрылись и он погрузился в глубокий, но на сей раз куда более спокойный сон.

А доктор Аренд потребовал подать ему шубу и быстро вышел из дома, стараясь быть как можно незаметнее.

— В Зимний, — приказал он кучеру.