Теперь посмотрим, как учился русский писатель, в будущем действительный статский советник, обер-прокурор Сената, М. Дмитриев. «Я начал учиться читать очень рано. Четырех лет я уже читал хорошо… Письму и правилам арифметики учил меня дворовый человек Сидор Иванович. Кажется, в 1806 году… была привезена из Москвы для двоюродной сестры моей и для меня мадам француженка… У ней начали мы учиться французскому языку. Я выучился несколько понимать и лепетал по-французски, но мало. Ученье шло без методы и без толку. Она заставляла нас переводить, когда мы не знали еще ни слов, ни спряжений. К счастию, она оказалась не совсем благонадежного поведения, и ей отказали. У меня остались еще писанные ею прописи, из них увидел я впоследствии, что она не знала даже правописания… После нее дядя прислал из Москвы уже учителя; он был француз старого века, эмигрант, который говорил, что служил в королевской гвардии… Этот знал, по крайней мере, правописание. Но и его учение было только на память, без всякой методы. Мы выучили у него наизусть слово в слово всю французскую грамматику Мартына Соколовского, выучили и французский текст, и русский перевод, но без всякого толкования, так что, зная наизусть все правила и примеры, никак не понимали, к чему они служат. Когда выучена была грамматика Соколовского, monsieur George d’Anglemont был в большом затруднении, чему еще учить? Но у нас была еще французская грамматика г-на Ресто, в русском переводе. Он заставил нас выучить ее от доски до доски; потом заставил нас перевести ее всю на французский язык и выучить наизусть свой перевод… Он же учил нас географии… и заставлял читать и рассказывать древнюю историю по детским же книжкам… В довершение курса мы учились еще мифологии, которая почиталась тогда необходимою… У Данглемона вообще я так привык говорить по-французски, что иногда забывал даже русские слова и помнил французские; главное же, я освоился с французскими выражениями и идиомизмами, которые можно узнать только на практике… Вот и все, чему я учился дома. Русской грамматике меня не учили; да некому было и учить: никто не знал даже правописания. О катехизисе никто не думал, чтоб он был нужен; да и книги не было, и законоучителя не было. Два священника, бывшие в нашем селе, были неученые и служили по навыку: они и сами не имели никакого понятия о догматах. У деда была довольно большая библиотека, состоявшая из истории, путешествий, романов и сочинений русских авторов» (35; 40–42). А вот еще один помещик того же круга: «Дядя Сергей Иванович, поручик гвардии в отставке, был человеком основательного ума; много читал по-русски; но кроме русской грамоты не учился ничему и даже не знал правописания… Он любил тоже русских поэтов» (35; 50). Как видим, домашнее обучение и у богатого провинциального дворянства, в том числе и иностранным языкам, стоявшим в первом ряду, не всегда имело место или не всегда было качественным. Все зависело от возможностей. Я. П. Полонский писал: «Но заметьте, припоминая мое детство, я не помню около нас ни одной немки, ни одной польки, ни одной француженки. Даже учительница французского языка, мадам Тюберт, была чистокровная русская. Оттого ли это, что я рос в провинции, или оттого, что мы были не настолько богаты, чтобы выписывать иностранцев и иностранок? Последствием такого чисто русского воспитания было то, что в юности я не мог говорить ни на одном иностранном языке и заговорил по-французски не раньше моего пребывания в Париже» (74; 319). Вот что писал о просвещенности мелкого провинциального дворянства А. Д. Галахов. «Чтению обучал меня приходский священник, а письму – сама мать… О степени образования мордовских помещиков я должен умолчать, так как нельзя же говорить о том, чего, собственно, не имелось. Однако ж и в этом отношении отец мой заслуживал быть поставленным в графе исключений: он запасся хоть какою-нибудь библиотекой, которою мы, повыросши, пользовались как первым материалом для домашнего чтения.