|
Спящий не тревожится этим. Будильника нет в комнате, но есть дедовские часы: они каждый час свистеньем, хрипеньем и всхлипываньем пробуют нарушить этот сон – и все напрасно. Хозяин мирно почивает; он не проснулся, когда посланная от барыни Парашка будить к чаю, после троекратного тщетного зова, потолкала спящего, хотя женскими, но довольно жесткими кулаками в ребра; даже когда слуга, в деревенских сапогах, на солидных подошвах, с гвоздями, трижды входил и выходил, сотрясая половицы. И солнце обжигало сначала темя, потом висок спящего, – и все почивал он. Неизвестно, когда проснулся бы он сам собою, разве когда не стало бы уже человеческой мочи спать, когда нервы и мускулы настойчиво потребовали бы деятельности. Он пробудился оттого, что ему приснился дурной сон: его кто-то начал душить во сне, но вдруг раздался отчаянный крик петуха под окном – и барин проснулся, обливаясь потом…
Напившись чаю, приступают к завтраку: подадут битого мяса с сметаной, сковородку грибов или каши, разогреют вчерашнее жаркое, детям изготовят манный суп… Наступает время деятельности. Барину по городам ездить не нужно: он ездит в город только на ярмарку раз в год да на выборы: и то и другое еще далеко. Он берет календарь, справляется, какого святого в тот день: нет ли именинников, не надо ли послать поздравить. От соседа за прошлый месяц пришлют все газеты разом, и целый дом запасается новостями надолго. Пора по работам; пришел приказчик – в третий раз. – Что скажешь, Прохор? – говорит барин небрежно. Но Прохор ничего не говорит; он еще небрежнее достает со стены машинку, то есть счеты, и подает барину, а сам, выставивши одну ногу вперед, а руки заложив назад, становится поодаль. – Сколько чего? – спрашивает барин, готовясь класть на счетах. – Овса в город отпущено на прошлой неделе семьдесят… – хочется сказать – пять четвертей. «Семьдесят девять», – договаривает барин и кладет на счетах. – Семьдесят девять, – мрачно повторяет приказчик и думает: «Экая память-то мужицкая, а еще барин! Сосед-то барин, слышь, ничего не помнит…» – А наведывались купцы о хлебе? – вдруг спросил барин, подняв очки на лоб и взглянув на приказчика. – Был один вчера. – Ну? – Дешево дает. – Однако? – Два рубля. – С гривной? – спросил барин. Молчит приказчик: купец, точно, с гривной давал. Да как же барин-то узнал? Ведь он не видел купца! Решено было, что приказчик поедет в город на той неделе и там покончит дело. – Что же ты не скажешь? – вопрошает барин. – Он обещал побывать опять, – говорит приказчик. – Знаю, – говорит барин. «Как знает? – думает приказчик, – ведь купец не обещал…» – Он завтра к батюшке за медом заедет, а оттуда ко мне, и ты приди, и мещанин будет. Приказчик все мрачней и мрачней. – Слушаю-с, – говорит он сквозь зубы. Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иванович по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то, так видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком, иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил. – Ну, что еще? – спрашивает барин. Но в это время раздался стук на мосту. Барин поглядел в окно. – Кто-то едет? – сказал он, и приказчик взглянул. |
