|
Ее терзала боль. От ее тела остались лишь кожа да кости. Она выглядела более истощенной, чем исхудалые, скелетоподобные туземцы, которых иногда приходится видеть на первых страницах иллюстрированных журналов. Он разминал ей позвоночник, словно снимая стружку фуганком… Отчего же у них с Вероникой жизнь так и не сложилась? Этого он никак не мог понять. Когда он, как сейчас, копался в себе, ему всегда вспоминалась мать. Главная причина таилась в ней. Если бы только тогда он сумел ее полюбить… Ему уже приходило в голову обратиться к психиатру, но он не слишком-то доверял врачам, и к тому же вовсе не жаждал увидеть, как его собственная отвратительная сущность явится ему, кривляясь, в мишуре медицинских терминов. В конце концов он и сам сумеет вытащить ее на свет Божий.
Он вспотел. Выпрямился и рукавом смахнул пот со лба. — Ну, бабуся, давай поднимайся! Она ничего не понимала по-французски, да и не стремилась понять. Что-то буркнула по-английски — верно, благодарила его. Он помог ей привести себя в порядок. Она взглянула на себя в зеркало, нацепила украшения, взбила лиловые букли. В этом древнем остове до сих пор не умерла кокетка! Он подал ей трость и выпроводил за дверь. Следующая! Еще одна зануда! Мамаша Мейер со своим целлюлитом… От нее попахивало виски… Стоит ли так стараться!.. Мышцы живота совсем растянуты. Зато она замужем за моторами Мейера, к тому же невестка депутата. Вот и приходится с ней нянчиться! Сегодня займемся ляжками. Слегка присыпаем тальком. Сначала движения плотника, затем — пекаря: надо вымесить, сделать крутым это бледное тесто. Теперь жесты повара: звук такой, будто взбивают омлет; и наконец его руки изображают сечку для мяса. Его ремесло соединяет в себе все другие ремесла! Дювалю нравилось чувствовать себя мастером на все руки. Но резюме для адвоката так и не шло у него из головы. Может, руки у него и правда золотые, но вот писака он никудышный. А главное, с чего начать? Написать: «Отец бросил мою мать»? Или: «Отца своего я никогда не видел»? Но зачем это знать адвокату? И при чем тут плохо привинченное колесо? Правда, спешить ему некуда. У него еще восемь дней в запасе. Покончив с Мейершей, он позволил себе перекурить. Пять часов. Еще две клиентки, и можно идти домой. Он занялся артритом, потом принялся за последствия перелома. Летом у него бывает мало мужчин. К тому же они приходят, лишь исчерпав все другие средства. Лечить их — неблагодарный труд: все они неженки, ворчливые и недоверчивые, Дюваль порою мечтал о специализированной клинике, где больные представали бы перед ним нагими, а их лица скрывал бы капюшон с прорезями для глаз. И им бы запрещалось говорить. Одни лишь безликие тела. Вот тогда бы ему нравилось его ремесло! Отпустив последнюю клиентку, он тщательно умылся, сделал несколько упражнений, чтобы размяться, и вышел. Мсье Жо пожал ему руку, не забыв взглянуть на часы. Они жили в совсем новом доме. Их квартира располагалась на седьмом этаже. Дювалю она не нравилась. Слишком много мраморных украшений, позолоты, показной роскоши. В ящике для писем скопилась почта. Куча рекламных проспектов и одно письмо, судя по штемпелю, из Ниццы. Адрес напечатан на машинке. Он вскрыл конверт, развернул письмо. «Мэтр Рене Фарлини. Нотариус». Неужели эта дура додумалась обратиться к нотариусу? Письмо оказалось коротким: «Мсье, не соблаговолите ли Вы срочно зайти ко мне в контору по делу, представляющему для Вас несомненный интерес? С уважением… и т. д.» Что бы это значило? Она ведь сказала, что пойдет к адвокату. При чем здесь нотариус? Войдя в лифт, он перечел письмо. «…по делу, представляющему для Вас несомненный интерес…» Конечно, речь идет о разводе. Странно! Впрочем, он немедленно потребует объяснений. Но в квартире никого не оказалось. Еще одно письмо поджидало Дюваля. |
