Он встал, снова вгляделся в ее оцепеневшее лицо.

— Ладно… Отдыхай… Я пойду накрою на стол.

Вообще-то ему очень нравилось это время дня. Каждую совместную трапезу он старался превратить в маленький праздник. Мадам Депен готовила им лакомые блюда, он же забавы ради покупал редкие вина и ставил в вазу цветы, которые рвал в саду, вперемешку, так как не знал их названий и не умел составлять букеты. Но эта их молчаливая размолвка убила в нем прежний задор, и теперь, когда он уже не разговаривал за двоих, наступила тишина — та мертвенная тишина, которая бывает в доме, где есть умирающий. Невыносимая печаль и горечь вдруг овладели им. Он уже сожалел о том, что произошло: куда лучше им было раньше! И тут же сам себя высмеивал: вот он уже и впал в дешевую сентиментальность, стал слащавым, словно больничная сиделка Жанна. Ну, переспал он с Клер, был у нее не первым, и что дальше?.. Разве она обязана перед ним отчитываться? И неужто он впрямь вообразил, что волен дарить ей наслаждение, что она в его объятиях растает от благодарности? Кретин! Видно, рассказы пациенток не пошли ему впрок. Любовь! Да он знал о ней все! О самых низменных ее сторонах. О самых подлых личинах. Сколько израненных ею тел прошло через его руки, прежде чем пасть жертвой новых страстей! А теперь вот и сам подцепил этот вирус. И именно тогда, когда свалившееся на него наследство могло бы навсегда избавить его от унижений. А тем временем жандармы не спускали с него глаз. Расследование, начавшись в Америке, продолжало идти своим чередом, все осведомлялись друг у друга, и так будет продолжаться до бесконечности. Да он просто смешон! Он отнес наверх фаршированную дораду. В другой раз они бы от души повеселились, выбирая косточки. Но сегодня в этом занятии было что-то зловещее, и в конце концов рыбу пришлось выбросить.

Дюваль вышел в сад. Уже стемнело. Август подходил к концу. «А что, если, — подумалось Дювалю, — любовь похожа на фрукты? Возможно, существуют весенние и летние ее сорта. Любовь могут уничтожить осы, она может опадать с деревьев или заваляться на полке… Ну, а моя любовь… суждено ли ей созреть?» Обернувшись, он заметил отблеск настольной лампы в комнате Клер. Попытался представить себе сад с голыми деревьями, нескончаемые дожди, ледяную корку под ногами. Наступит следующий год… потом еще один… Ему пришлось прислониться к вишне. Когда догоревшая сигарета обожгла ему пальцы, он очнулся и вернулся в дом. Заснула ли она? О чем она думает? Неужели об их дурацкой ссоре? Надо сию же минуту пойти сказать, чтобы она выбросила эту чепуху из головы.

Она попыталась что-то написать. Бумага то и дело выскальзывала у нее из-под руки. Она старалась изо всех сил, пытаясь дорисовать начатую палочку. Дюваль мягко побранил ее:

— Завтра у тебя впереди целый день… А ночью надо спать. Ты ведь устала… Да и я тоже. Сегодня нам пришлось слишком много поволноваться.

Он хотел забрать у нее бумагу. Но она так отчаянно закричала, что у него сжалось сердце.

— Ну, если ты так хочешь закончить, я не стану тебе мешать. Что это за буква? Может, И?.. Попробуй-ка еще раз, вот тут, рядышком. А я подержу бумагу… Буква Б?.. Или Д?.. Ага, я понял: это П. По-моему, совсем неплохо.

Рядом с П она вывела Р. Ее дыхание участилось. Рот свело судорогой. Дюваль понял, что она и не думала упражняться, а пытается сообщить ему нечто жизненно важное — возможно, открыть какую-то страшную тайну.

— ПР? Может, это имя человека, которого я знаю?

Она упорно продвигалась вперед по своему тернистому пути, преодолевая каждую букву, словно крутой подъем.

— П… ПРО… Что это, название, города, откуда ты приехала?

Она не слушала его. Следующая буква далась ей особенно тяжело.