Он заходит внутрь. Здесь он один среди витрин, уставленных коробками конфет и пестрыми пачками. Он замечает стул и опускается на него. Неужели Вероника догадалась? А если да, стоит ли все отрицать? До него доносится ее голос. Она склоняется над рабочими, когда они присаживаются на корточки рядом со сломанным колесом. Она идет за ними, когда они, приподняв машину домкратом, оттаскивают ее в сторону. Надо думать, ей заново объясняют, что так, само по себе, колесо не отвалится, тут надо постараться — по неопытности ли, по незнанию, или… Единственный верный вывод может сделать только она сама, а сообразительности ей не занимать, и, следовательно, она уже знает. Вот она направляется сюда. Нет, Дюваль не желает сцен. Он смотрит, как она подходит все ближе. Стоит за стеклянной дверью и ищет его глазами. Он встает со стула — так легче защищаться. Сейчас, бы ему разгневаться, рассвирепеть, обозлиться так, чтобы выглядеть невиновным, или, может, наоборот, лучше бросить ей в лицо всю правду, будто серной кислотой плеснуть. Неслышно открывается дверь. Это Вероника — вся в белом, словно привидение, возникшее из ночной тьмы. Лицо ее в приглушенном свете ламп странно меняется. Она останавливается поодаль, словно он таит в себе смертельную заразу.

— Ты это нарочно подстроил, — шепчет она.

Он молчит. Еще в школе ему приходилось стоять в такой же позе, опираясь на правую ногу, склонив голову, храня молчание, и из-за этого его считали упрямым и скрытным, хотя он искренне пытался подобрать нужные слова, чтобы все объяснить. Но он словно блуждал в потемках. И вечно перед ним стоял судья: мать, учитель, сержант, полицейский, а вот теперь его жена твердит тем же злобным тоном, что и все прочие:

— Отвечай же! Скажи хоть что-нибудь!

— Ладно тебе! Нечего орать. Да. Это я… Я все подстроил.

— Почему?

— Чтобы посмотреть…

— На что посмотреть?

— Посмотреть, что будет с нами… с обоими… Можем ли мы продолжать жить так дальше…

Она силится понять. Сжимает губы. Прищуривает глаза. Все это ее отнюдь не красит.

— Что это значит?

— А то, что с меня довольно.

— И ты решил меня убить?

— Да нет же. Не обязательно тебя… Это вроде как пари… да-да, вот именно, пари.

— Ты совсем спятил.

— Возможно. Мне это уже говорили.

Она молчит. Рушится ее убогий мирок, где все так легко раскладывалось по полочкам. Он переступает с ноги на ногу. Делает шаг вперед. Она отскакивает так поспешно, что наталкивается на витрину.

— Не смей ко мне прикасаться!

Ее голос охрип. Она уже готова была позвать на помощь! Не спуская с него глаз, она потирает ушибленную руку.

— Я тебе ничего не сделаю, — говорит он.

— Да ведь ты меня чуть не убил!

Она все еще считает, что он задумал убить ее. До нее никак не доходит, что сам он рисковал еще больше.

— Тебе это так не пройдет!

И другие реагировали точно так же. Произносили те же самые слова. Бросали в лицо те же угрозы. И наказание у них всегда было наготове.

— Собираешься донести на меня в полицию! — догадывается он. — Да кто тебе поверит? Я же сидел рядом, на месте смертника. Даже ремень не пристегнул.

Она до того потрясена, возмущена, выведена из себя, что едва не плачет.

— Я с тобой не останусь! — выкрикивает она.

— Я тебя не держу.

— Я посоветуюсь с адвокатом. Клянусь, ты за это дорого заплатишь!

Он бы сильно удивился, не заговори она о деньгах. Он пристально осматривает ее с головы до ног… Белый костюм от известного кутюрье… Витой золотой браслет… Дорогая сумочка… Она для него куда более чужая, чем туземец с берегов Амазонки.