Погрязла в неподобающем возрасту разврате, попала в зависимость от начальников своей секретной службы – и в конце концов закончила тем, чем заканчивают все подобные диктаторы. Приближенные составили заговор и свергли одряхлевшую правительницу. Вскоре она скончалась в заточении. Наверное, перед смертью сокрушалась, что была слишком доверчива к людям и пролила недостаточно крови.
Эх, какая замечательная злодейка получилась бы для «Фэнтези»: мать, пожирающая своих детей.
Когда у Бурбонов, казалось бы, обреченных на вымирание, вдруг появился наследник, в рождении младенца усмотрели Перст Божий. Ребенка так и назвали – Henri Dieudonné, то есть «Богоданный Генрих». Ему достался титул герцога Бордоского, но в зрелом возрасте он предпочитал называться графом де Шамбором, по названию одного из замков, находившихся в фамильном владении династии. Под этим именем наш герой был известен всю свою жизнь, хотя до самой смерти роялисты упорно называли его Генрихом Пятым.
С 1830 года, когда французы окончательно свергли «ничего не забывших и ничему не научившихся» Бурбонов, десятилетний Генрих-Богдан все время находился в эмиграции и получил право ступить на родную землю лишь сорок с лишним лет спустя.
Жизнь изгнанного монарха на чужбине скорее напоминает грустный и чувствительный роман – «Человек, который смеется» или «Большие надежды».
Богоданный принц, веривший в свою волшебную звезду, вырос и стал несгибаемым рыцарем монархической идеи, которой подчинил всю свою жизнь. Он даже женился не из любви, а из принципа: взял в жены дочь единственного монарха (герцога Моденского), кто отказался признать королем «узурпатора» Луи-Филиппа. Правда, невеста была нехороша собой, глуха и не способна к деторождению, но это всё были второстепенности. Одним из первых своих декретов нецарствующий монарх объявил: «Сим провозглашаю, что никогда не откажусь от прав, коими, согласно французским законам, я обладаю по праву рождения».
Современникам, воспитанным на романах Дюма и Гюго, непреклонный принц чрезвычайно импонировал. У большинства было убеждение, что эта красивая история рано или поздно завершится успокоительным, заранее известным финалом: Шамбор преодолеет все испытания. Награда, то есть корона, найдет героя.
К тому мало-помалу и шло.
В 1873 году парламент стал вести с Генрихом Пятым переговоры о возвращении страны под скипетр Бурбонов. Вопрос был решен. Главный камень преткновения – конституционность – у Шамбора возражений не вызвал: коли такова воля народа, он не против. (Всеобщий вздох облегчения.)
А потом дело рассыпалось – из-за сущего пустяка. Французы успели полюбить свой трехцветный флаг, покрытый славой революционных и наполеоновских побед. Однако Шамбор заявил, что знаменем страны могут быть только белые лилии, иначе он короноваться отказывается. Депутаты долго не могли поверить, что это заявлено всерьез. Потом, кряхтя и чертыхаясь, предложили компромисс: гибрид двух флагов.
«Полно ребячиться, государь! Ступайте царствовать!» – взвыла вся Европа, истомившаяся в ожидании гарантированного хэппи-энда.
Но Шамбор, этот Григорий Перельман девятнадцатого века, твердо сказал: нет, он останется верен духу основателя династии Генриха Четвертого, который некогда покрыл белое знамя неувядаемой славой. Под восторженное блеяние романтических барышень и недоверчивое «ах!» всего остального общества монархический проект рассыпался. Франция осталась республикой, а ведь по всему должна была бы дойти до наших времен королевством британского образца.
Лично мне как сочинителю эта история греет душу неожиданной развязкой, кукишем вместо обещанной и вроде бы неизбежной рифмы «розы». |