|
Голланд лично договорился с опытным хирургом из института Вишневского, что он прооперирует Драгунского. Однако, для того чтобы попасть в элитный институт, было необходимо заручиться письмом из Союза писателей СССР, в рядах которого состоял Драгунский. Эта миссия выпала на долю жены писателя. Она с этим делом справилась, хотя ей и пришлось пройти через массу бюрократических проволочек. Но на этом ее одиссея не закончилась.
С письмом-ходатайством она отправилась в институт Вишневского. Но там ей сказали, что ее мужа возможно положить туда только при личном согласии самого академика Александра Вишневского. Мол, идите к нему на прием, и если он разрешит… Далее послушаем рассказ самой Аллы Драгунской: «В приемной тьма народа. Я понимаю, что мне откажут, так как таких «пустяков» у них не делают. Сажусь и жду. Волнуюсь ужасно. Через полтора часа меня зовут к Вишневскому. Это был человек небольшого роста, широкоплечий, что-то татарское было в его лице. Одет он был в генеральский мундир, почему-то расстегнутый на груди. Всему миру было известно, что он блестящий хирург, но мало кто знал, что у него плохое зрение. Я представилась, отдала письмо. Он приблизил свое лицо к моему и стал меня беззастенчиво рассматривать. Потом отошел на шаг и сказал: — А ты ничего… Так что у тебя? Рассказывай! В двух словах я выложила суть дела, умоляя его прооперировать Виктора в их клинике. И вдруг странный вопрос: — А как ты считаешь, твой муж хороший писатель? — Очень. Он рассмеялся и сказал: — Ну, ты прямо как Мэри Хемингуэй. Помню, были мы с женой у него в гостях на Кубе, так эта Мэри тоже сказала, что ее муж лучший писатель в мире… И Вишневский начал свой монолог, который длился не менее часа. Рассказал, как однажды поехал в Латинскую Америку на симпозиум и увидел у нашего посла жену, бывшую певицу оперного театра. Какая она была красивая, и вообще замечательная, и спортсменка, и как в одно мгновение скончалась на теннисном — корте… Он говорил, говорил, а я разглядывала его необычный кабинет, похожий на зал, уставленный какими-то экзотическими предметами. Тут были и скульптуры, и маски, и экзотические растения, и картины. Стоял белый рояль, а на нем клетка с попугаем. Оказалось, основная часть вещей — это подарки со всего света. Благодарность светилу за операции. К нему же едут со всего света. Потом Вишневский сказал: — Завтра привози своего! Все сделаем. Отдадим в лучшие руки. Ну, пока! Я протянула руку, благодарила…» Вишневский не обманул — действительно отдал Драгунского в лучшие руки, то бишь в руки своего сына Александра, которого за глаза в институте называли «Александром Третьим». Операция прошла успешно. Жене писателя потом сообщили, что дело было неважнецкое — если бы еще немного продержали больного дома, то ему грозило заражение крови. После этого Алла прошла в палату, где лежал ее муж. По ее же словам, он был бледный, какой-то жалкий. Таким она его никогда не видела. Когда увидел жену, внезапно заплакал, она тоже не смогла сдержать слез. Продолжают сгущаться тучи над головой Александра Твардовского. После 23 января он дважды встречался с секретарем С.П. Вороковым, и разговор шел все о том же — о публикации за рубежом поэмы Твардовского «По праву памяти». Воронков требовал, чтобы Твардовский сделал резкое заявление по этому поводу: мол, осуждаю, не согласен и т. д. Твардовский спросил: «Заявление будет опубликовано у нас?» — «Да», — ответил Воронков. На что Твардовский резонно заметил: «Но если заявление без публикации поэмы будет у нас, то это смешно». — «Нет, это не смешно, — продолжал упорствовать Воронков. — Если это дело дойдет до Секретариата ЦК, скандал будет сильный. |
