— И все можно купить, стоит лишь войти в магазин…

Я отвечаю:

— Все так, но только надо иметь деньги.

В конце улицы мы останавливаемся у витрины продуктового магазина: полки ломятся от мяса, сосисок, колбасы, фруктов, консервов. Ты бледнеешь как полотно и вдруг сгибаешься пополам, и тебя начинает рвать. Когда мы наконец возвращаемся в гостиницу, ты чуть не плачешь:

— Как же так? Они ведь проиграли войну, и у них все есть, а мы победили, и у нас ничего нет! Нам нечего купить, в некоторых городах годами нет мяса, всего не хватает везде и всегда!

Эта первая, такая долгожданная встреча с Западом вызывает непредвиденную реакцию. Это не счастье, а гнев, не удивление, а разочарование, не обогащение от открытия новой страны, а осознание того, насколько хуже живут люди в твоей стране, чем здесь, в Европе…"

Из Западного Берлина Высоцкий и Влади прямиком направляются в Париж, где советского артиста ждут новые потрясения: те же набитые товарами полки, чистота на улицах, и главное — чуть ли не весь Париж говорит на русском языке. Как запишет в своем дневнике В. Золотухин: "Я думаю, это заслуга Марины. Четыре года всего ей понадобилось агитации к приезду мужа из России, чтобы весь Париж перешел на русское изъяснение".

25 апреля всё центральные газеты опубликовали на своих страницах материалы, посвященные жизни и деятельности прославленного военачальника Семена Михайловича Буденного, которому в этот день исполнилось 90 лет. В этих же газетах было опубликовано поздравление Леонида Брежнева юбиляру, который от имени членов Политбюро и от себя лично желал Буденному долгих лет жизни.

На следующий день в Москве открылся очередной Пленум ЦК КПСС, который продлился два дня и внес серьезные изменения в состав руководящих органов партии. Он освободил сразу двух руководителей — П. Шелеста и Г. Воронова — от обязанностей членов Политбюро и ввел туда сразу трех новых: председателя КГБ Ю. Андропова, министра иностранных дел А. Громыко и министра обороны А. Гречко. Первый секретарь Ленинградского обкома партии Г. Романов был избран кандидатом в члены Политбюро.

Вспоминает П. Шелест: "Когда в апреле я приехал в Москву, я себя очень плохо чувствовал — морально. И у меня, видно, еще больше обострилась позиция против Брежнева. По железнодорожному транспорту выступаю на Политбюро. Очень резко. Нам нужно было в год выпускать 75–80 тысяч грузовых вагонов. А мы выпускали 35 тысяч. И 35 тысяч еще каждый год списывали. Значит, прироста вагонов не было. Я на Политбюро несколько раз выступал по этому вопросу и говорил прямо Брежневу: вы не разбираетесь в этом, ничего не понимаете, железные дороги — это же главные артерии страны. По лесозаготовкам выступал. Мы режем лес, а он у нас пропадает, не вывозим. А почему? Потому что транспорта не хватает. Вот такие столкновения были накануне Пленума. Ну и Лене, я думаю, это все надоело. А у меня уже родилась мысль: надо уходить. Пошел я к Брежневу уже с заявлением. "Ну что ты, Петр Ефимович, ты так недавно в Москве (с 72-го Шелест занимал пост заместителя председателя Совета Министров СССР, ведал транспортом. — Ф. Р.), ты вписался хорошо, о тебе отзываются хорошо". Я: нет, началось гонение. На моих сыновей, теперь и на меня. В журнале "Коммунист" на Украине появилась критика моей книги. (И на эту тему у меня тоже был разговор с Брежневым. "У тебя там книга какая-то…" Я спрашиваю: "Ты ее читал? Ты ж ее сам не читал". — "Да там у тебя, говорят, архаизмы, казачество…" Я говорю: "Казачество — это не архаизм, это наша история, казачество из истории никуда не уйдет".