Как только они скрылись из виду, я направилась к телефонной будке за углом и позвонила Лесли Беку. Чтобы набраться смелости, мне понадобилось несколько минут. Номер я хорошо помнила. Казалось, я вновь стала школьницей, вновь испытала почти забытое ощущение: мне представлялось, что я стою на перекрестке тысячи дорог и за каждым углом меня подстерегают приключения. Я понимала: время лишило меня альтернативы, и сознавать это было неприятно. «Я уже старая, — думала я, — но не такая старая, как Лесли Бек, который уже ни на что не способен; что же мне нужно от него?» Но кое в чем я нуждалась — мне требовалось признание, хотелось вновь помолодеть, увидеть себя его глазами. В глазах Эда я давным-давно перестала отражаться.
Словом, я вошла в телефонную будку, решив не пользоваться домашним телефоном. Сказались давняя привычка, притягательность, тайны. Мне нечего было скрывать, но я боялась, что меня подслушают — что, если каким-то загадочным образом наш разговор запишется на автоответчик? Техника — друг человека, но враг женских тайн.
Лесли Бек подошел к телефону. Его голос ничуть не изменился.
— Лесли, это я, Нора! — выпалила я. — Мы с Эдом сожалеем о смерти Аниты. Должно быть, ты убит горем. — Эту фразу я придумала заранее.
Ответом мне стала длинная пауза. Я продолжала тараторить:
— Мэрион говорила, что перед смертью Анита занялась живописью. Где можно увидеть ее работы? Ты намерен выставлять их только в галерее Мэрион? Я видела снимок в «Гардиан» — но разумеется, звоню не поэтому… — Я разволновалась. Разговор не клеился.
Наконец Лесли произнес:
— Ты отрепетировала свою речь, Нора.
— О Господи, Лесли! — выдохнула я обычным голосом. Только что он звучал сдавленно и почти визгливо.
— Почему же, черт возьми, ты не пришла на похороны?
— Терпеть не могу похороны. — Оправдание было жалким. Меня охватило чувство вины.
— Никто из вас не заметил одного, — сказал Лесли Бек, — Анита понимала меня. Почему бы тебе не приехать сюда?
Мне только хотелось услышать его голос. Происходящее напоминало разглядывание старых семейных снимков в альбоме, я казалась себе другим, незнакомым, человеком.
— Мне надо приготовить воскресный обед, — неловко возразила я, словно опять стала девятнадцатилетней девчонкой.
Лесли Бек сказал, что мне надо почаще упражняться в остроумии. Оно присуще мне с рождения. Им восхищалась Анита. Я вернулась домой и оставила на кухонном столе записку такого содержания: «Я ушла к Розали, ей нездоровится, мы могли бы всей семьей пообедать не дома, а в ресторане „Золотой монах“, там мы и встретимся». На самом же деле я села в поезд и поехала к Лесли Беку.
Лесли Бек открыл дверь. Он был в халате и босиком. Он сразу извинился и сообщил, что у пего, кажется, грипп. Его лицо избороздили морщины, волосы потускнели, приобрели скорее песочный, нежели рыжий цвет и утратили пышность. Полные губы стали тоньше.
— Ты прекрасно выглядишь, Нора, — сказал Лесли. — А у меня выдался неудачный день. Я страдаю от депрессии, она то усиливается, то отпускает меня. Без Аниты так одиноко. Я совсем запустил дом.
Он не солгал. Полы давно пора было подмести, ковры — пропылесосить. Вещи валялись где попало, беспорядок нагонял тоску. По какой-то причине вся мебель была сдвинута в центр комнаты, комод стоял на расстоянии шести дюймов от стены, диван — напротив двери, словно Лесли гонялся за мышью и вдруг утратил всякий-интерес к погоне. Пол усеивали грязные носки и апельсиновые корки, на столе горой высились старые газеты, счета, вскрытые конверты с нацарапанными на них телефонными номерами. |