Розали уложила меня в постель и дала снотворного. Я услышала ее голос:

— Кстати, Нора, я почему-то стала бояться мистера Кольера. Больше не хочу встречаться с ним, а приходится. Я опасаюсь сердить его. Он очень странно смотрит на меня — знаешь, как спаниели, не поймешь, то ли они преданы тебе, то ли задумали тебя искусать. Вот такой у него взгляд. А может, мне просто показалось.

Она еще не успела переспать с ним; с этим она не торопилась. Я уснула.

Проснулась я внезапно, от странных звуков. Прислушавшись, я поняла, что в них нет ничего странного. Просто Колин и Аманда демонстрировали, как мало их волнует мнение окружающих. Чтобы доказать свою правоту, они наверняка решат зачать ребенка.

Снотворное произвело неожиданное действие: парализовало тело, приковало к постели, но взбудоражило разум. Видимо, так чувствуют себя люди, перенесшие инфаркт и способные только открывать и закрывать глаза, отвечая на вопросы. Уж лучше умереть. Но как?

Мой левый бок замерз — сказывалось отсутствие Эда. Я нашла убежище в теле Мэрион, мысленно перевоплотившись в нее. Широко открыла ее глаза и взглянула на мир под другим углом.

— И виной всему — секс с Лесли Беком, — подытожила я. — Стоила ли игра свеч?

— С Лесли Беком у меня ничего не было, — возразила Барбара, — хотя мы предприняли попытку. Мне было так жаль Лесли. Он пробудил во мне сочувствие, повел в студию Аниты. Это огромная комната, длиной во весь фасад дома. Вы не представляете себе, как там красиво. Лесли оплакивал Аниту, я тоже расплакалась и попыталась его утешить.

— Но у него ничего не вышло, — заключила Афра. Она снова дала ребенку пососать палец. — Надо давать ему пустышку.

— Мы с Беном против пустышек, — ответила Барбара и устремила на меня отчаянный и озлобленный взгляд. За последнее время она заметно изменилась, утратила прежнюю покладистость. — Что же мне делать? Я понятия не имела, как тяжело живется женщинам. Не знала, как несправедлива жизнь.

Я не знала, что сказать.

Мне пришел в голову единственный ответ: «Когда ты будешь вспоминать эти годы, они покажутся тебе счастливейшими в жизни». Я повторила его вслух.

— Я часто слышала это от других людей, — добавила я. — Они уверяли, что самыми счастливыми для них были первые, казалось бы, наиболее трудные годы супружества и рождение ребенка. — Но мой голос прозвучал фальшиво.

В галерею забрел какой-то идиот. Мне пришлось уйти, хотя обычно Барбара встречала любопытных посетителей, единственная цель которых — зайти в какую-нибудь галерею, спросить, сколько стоит первая попавшаяся картина, воскликнуть: «Что? Так дорого?! За эту мазню?» — и со смехом уйти. Так было и в этот раз. Впервые за много лет я пожалела, что открыла галерею. Если бы я могла просто хлопнуть дверью и уйти домой! В конце концов, что такое «Галерея Тейт» и музей «Метрополитен»? Мои кумиры, внимание которых так льстит мне? Из каждой сохни картин, выставленных там, только три процента написаны женщинами. Ну и что это им дало? Зачем все это? Что принесло им умение мазать краской холст? Я сделала глупость, впала в безумие, нашла самый нелепый из способов отомстить Аиде и Эрику. Преклонение перед куличиками из грязи. «Смотрите, смотрите! Видите, что я сделала? Я молодец, правда?»

Ребенок хнычет. Афра отдает его Барбаре. Я вдруг понимаю, что она совсем еще неопытная мать, и испытываю мимолетное сочувствие к Бену.

— Ты думаешь, Афра, у тебя все будет по-другому? — спрашивает Барбара. — Если позволишь приятелю купить квартиру в подвале дома Лесли Бека и переселишься к нему, не выйдя за него замуж, значит, ты спятила.