Будучи осторожными настолько, насколько вообще себе могли позволить паразиты, вампиры предпочитали нападать на одиноких, умирающих или глубоко несчастных людей. И научились делать это настолько виртуозно, что жертва и понятия не имела, что стала объектом охоты. Но если кто-то начинал подозревать неладное, и в доме обреченного появлялся маг, то вампир моментально сворачивал щупальца и бесследно исчезал, так что целитель чаще всего не обнаруживал ничего подозрительного. Ничего, кроме физического и морального истощения, которое вполне можно было объяснить естественными причинами.

Казалось бы, в чем беда, если вампиры обитают на темной стороне, а их жертвы – в обычном мире?

Но эту разновидность тварей не зря отнесли именно к высшим – вампиры были достаточно умны, чтобы скрывать свое существование, и, как все высшие, умели выходить в наш мир. Пусть не целиком, как умрун, пусть не с помощью призыва, как демоны… но бахрома их сетей была настолько тонка, что находилась и в том, и в другом мире одновременно. И если уж она, мимолетно коснувшись, получала шанс вцепиться в чью-то ослабленную ауру, вырвать её оттуда без помощи мага было уже невозможно.

Правда, та ловчая сеть, которую обнаружила Мелочь, оказалась порвана, почти лишилась бахромы и с легкостью распалась на две части, едва я провел по ней кончиком лезвия. Произойти это могло лишь в двух случаях: либо создавший её вампир был мертв, либо вблизи его логова поселилась более опасная тварь, с которой паразит не рискнул конкурировать.

Оба варианта не сулили городу ничего хорошего. Но, прежде чем что-либо предпринимать, я решил разобраться с ещё одним важным делом и, свистом подозвав Мелочь, велел ей снять невидимость.

Кукла приказ послушно исполнила, позволив рассмотреть себя со всех сторон. Затем снова набросила щит, необъяснимым образом исчезнув. Некоторое время после этого она по моей просьбе буквально мерцала, то появляясь, то пропадая из виду. До тех пор, пока я не сообразил попросить её делать это помедленнее и не отрегулировал линзы так, чтобы в подробностях наблюдать этот завораживающий процесс. Для этого пришлось настроить их так, чтобы местность вокруг максимально состарилась. Только тогда я обнаружил, что Мелочь не исчезает в полном смысле этого слова, а словно растворяется в окружающей нас Тьме. Вернее, это Тьма сперва расступается, как накатывающиеся на утес черные волны, а затем снова смыкается вокруг куклы омывая её со всех сторон и накрывая волнами, словно куполом.

– Тьма многослойна… – с опозданием вспомнил я слова учителя. – Бездна меня забери! Она многослойна в буквальном смысле слова!

Я чуть не сплюнул с досады, только сейчас в полной мере осознав, почему, оказавшись на темной стороне, маги так по-разному её воспринимают.

Да мы просто живем на разных её уровнях! Барахтаемся, как дети в воде, даже не подозревая, насколько это в действительности опасно! Кто послабее и поосторожнее, обычно держится ближе к поверхности и, само собой, ближе к берегу. Кто посмелее, наоборот, любит заплывать подальше. А самые дерзкие рискуют погружаться совсем уж в глубокие воды. Туда, где Тьма гораздо темнее, гуще и во много раз холоднее.

Именно там, у дна, скрываются самые крупные, неповоротливые и жуткие твари, о существовании которых многие из обитателей суши даже не догадываются. Когда океан спокоен, и добычи внизу хватает, гигантским монстрам не надо подниматься на поверхность – им и так хорошо. Но если пищи внизу становится меньше, или если над сонной тварью появляется косяк жирной сельди, искушение порой оказывается так велико, что она все-таки всплывает на поверхность. И вот тогда океан бурлит и волнуется. Застигнутая врасплох сельдь бросается врассыпную, но гигантская пасть выныривает из воды и захлопывается до того, как беспечная рыба успевает сбежать.