Возвратившись на квартиру с Президиума ЦК, я решил позвонить Хрущёву, чтобы выяснить лично у него истинные причины, вызвавшие столь срочное освобождение меня от должности и постановку обо мне вопроса на созванном Пленуме ЦК КПСС. Я спросил: “Никита Сергеевич! Я не понимаю, что произошло за моё отсутствие, если так срочно меня освободили от должности министра и тут же ставится вопрос обо мне на специально созванном Пленуме ЦК?” Хрущёв молчал. Я продолжал: “Перед моим отъездом в Югославию и Албанию со стороны Президиума ЦК ко мне не было никаких претензий и вдруг целая куча претензий. В чём дело? Я не понимаю, почему так со мною решено поступить?”

Хрущёв ответил сухо: “Ну, вот будешь на Пленуме, там всё и узнаешь”.

Я сказал: “Я считаю, что наши прежние дружеские отношения дают мне право спросить лично у вас о причинах столь недружелюбного ко мне отношения”.

Хрущёв: “Не волнуйся, мы ещё с тобой поработаем”.

На этом, собственно говоря, и закончился наш разговор.

Я ничего не узнал от Хрущёва, но понял, что Хрущёв лично держит в своих руках вопросы о моей дальнейшей судьбе, перспективы которой были в тумане.

На Пленуме первыми выступили Суслов, Брежнев, Кириченко, Фурцева и Микоян. В их речах сквозила какая-то недоговорённость, но я понимал, что всё дело клонится к тому, чтобы избавиться от меня, удалить меня из ЦК.

Брежнев и Микоян сказали, что я игнорирую Хрущёва, как первого секретаря ЦК. В качестве примера они ссылались на два факта.

Первый факт. Лето 1957 г. Хрущёв по приглашению ЦК СЕПГ посетил ГДР. Накануне прибытия Хрущёва в Берлин мне позвонил К. К. Рокоссовский, который проверял боевую готовность советских войск в ГДР. Рокоссовский сказал: “Завтра в Берлин прилетает Хрущёв, а мы вывели войска в поле, учение закончится не раньше как через пару дней. Что нам делать с А. А. Гречко?” Я ответил: “Хрущёв прилетает в Берлин по приглашению ЦК СЕПГ. Вам надлежит проводить начатое учение. Когда оно будет закончено, тогда вы и Гречко представитесь товарищу Хрущёву”. Когда Хрущёв прилетел в Берлин, среди встречающих не оказалось командования группы советских войск и маршала Рокоссовского, не оказалось и почётного караула от наших войск. Второй факт. В то же лето Хрущёв был в Эстонии и собирался проехать на машине в город Ленинград. Из Ленинграда мне позвонил командующий Ленинградским округом генерал Захаров и сказал, что ленинградцы собираются ехать встречать Хрущёва на границе Эстонии и Ленинградской области. Ехать ли и ему с областными руководителями? Я дал указание Захарову встретить Хрущёва в Ленинграде. Генерал Захаров доложил Хрущёву, что я якобы запретил ему встречать его вместе с областным руководством на границе области. Эти два факта, видимо, серьёзно задели самолюбие и всё возрастающее тщеславие Хрущёва. Мне он тогда ничего не сказал, но, видимо, излил свою обиду на меня перед Брежневым и Микояном. Я считал и считаю, что я тогда правильно поступал, так как Уставами Советской Армии не предусмотрена особая встреча Секретаря ЦК КПСС, а перед законом у нас должны быть все равны. Я считал, что возрождать культ личности никто не имеет права и, тем более, культивировать идолопоклонство.

Из партийных и советских работников на Пленуме почти никто не выступал, но зато выступили единым фронтом большинство маршалов, которые при мне занимали должности заместителей министра обороны, и начальник Главного Политического управления Желтов.

Чувствовалось, что они были заранее подготовлены к тому, чтобы всячески принизить и очернить мою деятельность. Особенно в этом направлении старались Малиновский, Соколовский, Ерёменко, Бирюзов, Конев и Горшков. После их выступления сговор был налицо.

Выступавшие сводили дело к тому, что я якобы игнорирую партполитработу в армии, пытаюсь оторвать армию от ЦК и прочее…

Но это, собственно говоря, была дымовая завеса, а истинная цель состояла в том, чтобы немедля избавиться от меня, чтобы я не стоял на дороге тех, кто всеми способами рвался к славе и не хотел делить её с кем-либо другим.