– Это моя жена в газовом платье пьет газированную воду, – сообщил он правильный ответ.

Жены у него никогда не было. Слово «моя» значило только то, что ему, как всякому мужчине, близок лирический герой этой истории.

– А мораль? – вспомнил Жохов.

– Жениться не надо было. Меня вот Бог миловал, но ходит тут ко мне одна. Так что извини, к себе не пущу. В мои годы каждый раз как последний. Много ли мне осталось? Совкового масла в магазине не купишь. На квартиру тоже пустить не могу, там человек живет. Ты комнату сними.

Он достал две бумажки по двадцать долларов.

– Деревянных у меня нет, только баксы.

Жохов без разговора взял их и вынул из сумки свой пакет.

– Пусть пока у тебя полежит.

– Что там? – насторожился дядька.

– Посмотри.

Диск был распакован и поднесен к лампе. При электрическом свете его нежный серебряный блеск всегда становился более будничным, чем при дневном, словно на людях, зажигающих над ним свои лампадки, он нарочно прикидывался обычным металлом.

– Ванадиевый сплав, образец. Ничего интересного, – как можно более равнодушно сказал Жохов. – Днями куда-нибудь съеду на время, с собой таскать не хочется.

Через минуту его сокровище упокоилось в обувнике, среди убранных на зиму летних ботинок. Он запомнил место, выпросил у дядьки отцовского «Чингисхана» и поехал домой.

В одиннадцатом часу вечера на Садовом было безлюдно, как ночью, но машины неслись сплошным потоком. У стены дома, прижимая к себе двух спящих ребятишек, на картонной подстилке сидела темноликая женщина в азиатском халате, в шлепанцах на босу ногу. Щиколотки у нее были в струпьях. Навстречу деловито прошагал хорошо одетый человек с разбитым в кровь лицом. Светофоры призрачно светили сквозь бензиновый смог. «Кто смотрит на мир как на мираж, того не видит царь смерти», – вспомнил Жохов путеводную мысль из «Дхаммапады». Следовать этому тезису становилось все труднее.

У подъезда незнакомый мордастый парень в спортивных шароварах осведомился, не найдется ли закурить. Жохов достал пачку «Магны». Ноги предательски ослабли. До срока оставалось три дня, в это время у таких, как Хасан, принято напоминать о себе.

Испытующе глядя ему в глаза, парень на ощупь вытянул сигарету и спросил:

– Тебя, отец, никто не обижает?

Слово «отец» в таких случаях всегда расстраивало, но сейчас даже оно потонуло в мгновенном облегчении.

– Разве что теща, – сказал Жохов.

– Если кто обидит, скажи. Разберемся, – пообещал парень, чиркая громадной стальной зажигалкой.

Он затянулся, выпустил дым и, сочтя, видимо, что исполнил долг благодарности, удалился в сторону метро. Пока его овальная фигура не скрылась за углом, Жохов смотрел ему вслед, колеблясь, не окликнуть ли. В идеале этот мордастый мог оказаться авторитетным членом какой-нибудь группировки и взять к себе под крышу. Новый мир был очень хорошо забытым старым, все помнившие его умерли тысячу лет назад. Осталось предание о том, как добрый пастушок вынес из лесного пожара обыкновенную гадюку, а она обернулась всемогущей царицей змей.

В тамбуре подъезда Жохов бесшумно отшелкнул наборный замок, прислушался. Тихо, но это не значит, что там никого нет. Со всеми предосторожностями поднялся к себе на этаж, вошел в квартиру. Тут же зазвонил телефон. Ираида Ивановна высунулась из своей комнаты:

– Тебя. Весь вечер названивают.

До этого Хасан звонил трижды и упорно заводил разговор про комнату, но в последние два вечера, когда соседки звали к телефону, в трубке не было уже ничего, кроме молчания.