Столб чёрного дыма вырос на месте «железки». Родился из утробы дьявольского грохота, в мучениях, в пыли, в хаосе. Мрак, высотой и шириной сто футов, внутри которого надрывно рвалась сталь, трещали ломающиеся вагоны. Дымно-пыльная туча выплюнула колесо локомотива, которое, бешено крутясь и расталкивая со свистом воздух, пролетело над моей головой и тяжело покатилось по пустыне.

И потом стало тихо-тихо. Ни выстрела, ни крика, ни стона. Словно колесо раскроило ткань мироздания — и все звуки реальности втянуло в разрыв. Рождённый дымом грязный туман уползал в сторону, таял в горах.

Преисполненный восторга, я бросился к площадке с орудиями. Бедуины, в их числе и Салем, устремились к железнодорожному полотну. Ложбину наполнили винтовочные выстрелы. Я обернулся, замер, всмотрелся.

Турки выскакивали из изрешечённых вагонов, искали укрытия за насыпью. Разорванная цепь вагонов дрожала от бьющего со скал свинцового града. А потом надо мной зачастили огнём пулемёты Льюиса. Турок смело с вагонных крыш, точно связки тряпья. В облаке жёлтых щепок и кровавых брызг. Аргументы наших орудий впечатляли.

Избежавшие вездесущих пуль турки попрятались в выемке под мостом, за одиннадцатифутовой насыпью и вагонными колёсами. Они встретили арабов огнём в упор. Я добрался до Льюиса и Стокса, как раз в тот момент, когда мортира дала первый залп. Позади поезда взметнулся красно-жёлтый фонтан. Стокс кивнул своим расчётам, прикоснулся к прицельному винту — и убежище турок под мостом опустошил огонь.

— Так! — поддержал Льюис, снова вступая в бой. Его пулемёты выели подчистую три ленты и замолчали.

Песок за «железкой» покрывали мёртвые тела. Ликующие арабы вскрывали истерзанные вагоны, грабили поезд с остервенением заправских мародёров.

В провал рухнувшего моста упал передний вагон. Перевозимые больные превратились в раздавленную гору плоти, истекающую кровью, слабыми стонами двух-трёх голосов. Вагон раскололся вдребезги. Желтолицый турок на самом верху груды бредил в лихорадке. Хусейн убил его выстрелом в голову. Милосердие свинца.

Несколько сошедших с рельс вагонов разбились, их рамы выгнулись. Гремучий студень превратил второй паровоз в дымящийся железный лом. Задние колёса оторвало, как и часть огненной коробки. Тендер и паровозную рубку железными клочками раскидало между мостовыми устоями. Передний паровоз полуопрокинулся, сойдя с рельс. Невредимый кулисный механизм продолжал вращать ведущие колёса, словно настигнутая пулей лошадь, в агонии бьющая копытами.

Полуголые арабы в долине совсем обезумели от успеха и добычи. Визжали, палили в небо, вскрывали сундуки, вспарывали огромные тюки, набрасывались друг на друга с кулаками. Всё, что им не нравилось, они попросту уничтожали. Бедуины раскидали вокруг ковры, матрацы, одеяла, одежду, часы, кухонные горшки, украшения и оружие. Распределили и нагрузили до дрожи в коленях верблюдов. Около сорока женщин без покрывал вопили и хватались за волосы, затем бросились ко мне, видимо, узрев в моей пассивности осуждение грабежа. Их насмерть перепуганные мужья избавили меня от окриков и хватких рук, но только для того, чтобы самим броситься в мои ноги. Мерзкое зрелище. Как и беснующаяся толпа арабов — не отряд, а дикари.

Но главное — победа осталась за нами.

Мы уходили медленным караваном. Живые. Измотанные. И богатые.

* * *

Лоуренс Аравийский выжил при подрыве поезда в Хиджазе, хотя должен был погибнуть от турецкой пули…

Это с виду незначительное отклонение изменило ход истории. «Расслоение» породило ужасные последствия. США победило во Вьетнаме, а еженедельник Shit’time (не слышали о таком?) назвал Черчилля самым сексуальным мужчиной столетия…

Стоп.

Ничего этого не было. Не в твоей реальности, читатель.