Мама была на кухне. Она уже надела шляпу, собираясь на собрание партии лейбористов – куда же еще? – где ей предстояло выступать, но тем не менее поставила чайник и сделала ему чай.

– Как там дела в Эйбрауэне? – спросила она.

– На эти выходные приехал дядя Билли, – сказал Ллойд. – На дедушкиной кухне собрались все соседи, как при средневековом дворе.

– Дедушка с бабушкой здоровы?

– Дедушка выглядит как всегда. Бабушка постарела… – он помолчал. – Ленни Гриффитс хочет поехать в Испанию сражаться с фашистами.

– Вот как? – Она неодобрительно поджала губы.

– Я вот думаю, не поехать ли мне с ним. Как ты думаешь?

Он предполагал, что она будет против, но такой реакции не ожидал.

– Черта с два ты поедешь! – яростно сказала она. Этель не разделяла отвращения своей матери к подобным словам. – Чтоб ты не смел даже думать об этом! – она с грохотом опустила чайник на кухонный стол. – Я родила тебя в муках, я тебя растила, обувала-одевала, послала учиться – я прошла через все это не для того, чтобы ты сгинул на какой-то чертовой войне!

Он опешил.

– Вовсе не обязательно я должен там сгинуть. Но я мог бы пойти на риск – во имя того, во что вы учили меня верить.

К его изумлению, она разрыдалась. Она редко плакала – на самом деле Ллойд и припомнить не мог, когда она плакала в последний раз.

– Мам, ну не надо! – сказал он, обнимая ее за вздрагивающие плечи. – Ничего же еще не случилось.

На кухню вошел Берни, приземистый человек средних лет с лысой головой.

– Что тут у вас происходит? – сказал он. Вид у него был несколько испуганный.

– Прости, пап, это я расстроил маму, – сказал Ллойд. Он отступил, давая Берни обнять Этель.

– Он едет в Испанию! – вскричала она. – Его убьют!

– Давайте успокоимся и обстоятельно все обсудим, – сказал Берни. Он был обстоятельным, практичным человеком, в практичном темном костюме и в практичных, много раз чиненных башмаках с практичными толстыми подошвами. Вне сомнения, именно поэтому народ и голосовал за него: он был политиком, представлявшим Олд-гейт в Совете Лондонского графства. Своего родного отца Ллойд никогда в жизни не видел, но он не мог себе представить, что мог бы любить родного отца больше, чем любил Берни, который, хоть и приемный отец, был очень добр к нему и всегда готов утешить и дать совет, а приказывал и наказывал крайне редко, относился к нему так же, как к своей родной дочери Милли, не делая различий.

Берни усадил Этель за кухонный стол, и Ллойд налил ей чаю.

– Однажды я подумала, что мой брат погиб, – сказала Этель. По ее щекам все еще текли слезы. – Тогда к нам на Веллингтон-стрит пришло много телеграмм, и их должен был разносить этот несчастный мальчишка-рассыльный, он ходил от дома к дому, вручая мужчинам и женщинам эти листки, где было сказано, что их сыновья или мужья погибли… Бедный мальчишка, как его звали? Кажется, Джерент… Но для нас у него телеграммы не было, и я, гадкая женщина, благодарила Бога, что погибли другие, а не наш Билли!

– Никакая ты не гадкая, – сказал Берни, гладя ее по плечу.

Из своей комнаты спустилась Милли, сводная сестра Ллойда.