Дония соскочила с помоста, где лежала на медвежьей шкуре, и, мимоходом быстро и горячо обняв Кириана, схватила Касиру за руки.

— Добро пожаловать, друг. — Ее хрипловатый голос немного спотыкался на южных словах. — Эйа, погоди-ка! — засмеялась она. — Прости, подзабыла. Она скрестила ладони на груди, низко поклонилась и произнесла вежливое приветствие, принятое в городе: — О гость, да воссияет среди нас бог домашнего очага!

— Ко мне это не очень-то подходит, — усмехнулся уголком рта Касиру. Или ты забыла за эти три года?

Она посерьезнела и ответила, тщательно подбирая фразы:

— Нет, помню… ты злодей… но достоин доверия, когда у тебя есть на то причина. А зачем же было ехать в такую даль… трястись по ухабам в дилижансе… вместо того чтобы спокойно плыть на пароходе… не будь у тебя нужды в нас… а у нас, возможно, в тебе?

Она смотрела на него пристальным, испытующим взглядом. Он посматривал на неё как бы ненароком, обводя взглядом горницу, но была в этом взгляде воровская острота.

Она не очень изменилась со времен их последней встречи в Арваннете. В свои тридцать пять она сохранила стройность, плавность движений и крепкую хватку. Касиру хорошо видел её, ибо на ней была только матерчатая юбочка, надетая из-за карманов, да ожерелье из ракушек и звериных зубов. Кожу покрывал узор из красных и синих петель. Она была полнее большинства рогавикских женщин, но тело её было упругим, мускулистым. Груди её набухли от молока: матери-северянки продолжают кормить грудью ещё несколько лет после родов, и не только младшего, но и старших детей, детей своих друзей, а то и взрослых, желающих полакомиться. Внешность её поражала: раскосые серо-зеленые глаза, широкие ноздри, большой рот, квадратный подбородок. Волнистые желтовато-каштановые волосы, схваченные расшитой бисером повязкой, падали на плечи. Кожа к концу зимней ночи сделалась ярко-белой, и на коротком носу виднелось несколько веснушек — воспоминание о летней золотой россыпи.

— Садись и располагайся, — пригласила Дония, сказав что-то средним детям и женщинам, и те вышли.

Скорее всего она послала их распаковать пожитки Касиру и приготовить еду. Но Касиру, хотя и поднабрался в пути рогавикских слов — а тот, кто входит в Ножевое Братство многоязычного Арваннета, должен схватывать чужую речь с лету, иначе не видать ему удачи, — не понял, что она сказала. Не понимал он ничего и потом, когда члены семьи переговаривались меж собой. Знакомы были только отдельные слова. Он и раньше слышал, что здесь в каждой семье свои традиции и свой диалект, но огорчился, когда это подтвердилось.

В свое время, при встрече на юге, он почитал Донию варваркой: пусть умной, пусть великолепной в дружеском кругу (хотя она и отказала ему в любви, несмотря на все слухи о распутстве северянок), но все-таки наивной дочерью первобытных охотников. Арваннет, старейшая метрополия мира, был лабиринтом, где кишели хитрости и секреты. Никогда безлюдному северу не постичь их!

Привыкший к стульям Касиру присел на край помоста, опустив ноги на пол. Дония улыбнулась и подсунула ему под спину подушки, чтобы он мог опереться. Сама села по правую руку от него, а Ивен, её первый муж — по левую. Ивен был на пару лет старше Доний, жилистый, с бледно-голубыми глазами, коротко подстриженными рыжевато-каштановыми волосами и бородой с проседью. Туника из привозного полотна не скрывала внушительного шрама на бедре — следа от рогов дикого быка.

Остальные члены семьи расположились на ковре. Их глаза выдавали интерес, но вели они себя сдержанно и замкнуто — в точности так, как отмечали все цивилизованные путешественники, посещавшие север. Только Згано и его юная жена вышли, обняв друг друга за талию. Шестилетняя дочка Доний, Лукева, принесла на подносе стеклянные кубки с горячим медом.