– Ну да, ему оторвало ядром обе ноги.

– Мсье, мсье! Позвольте же мне самому говорить, – вскричал инвалид почти жалобным голосом. – Вы, может быть, и знаете это все… Но позвольте и мне рассказать!

Чудаку ужасно хотелось самому рассказать, хотя бы мы все это и прежде знали.

– Когда он умирал, – подхватил он снова, – на поле сражения за свое отечество, тогда император, пораженный в самое сердце и оплакивая великую потерю…

– Пришел к нему проститься, – дернуло меня прервать его снова, и я тотчас почувствовал, что я дурно сделал; мне даже сделалось стыдно.

– Мсье, мсье! – сказал старик, с жалобным укором смотря мне в глаза и качая седой головой, – мсье! Я знаю, я уверен, что вы всё это знаете, может быть, лучше меня. Но ведь вы сами взяли меня вам показывать: позвольте ж мне говорить самому. Теперь уж немного осталось…

– Тогда император, пораженный в самое сердце и оплакивая (увы, бесполезно) великую потерю, которую понесли он, армия и вся Франция, приблизился к его смертной постели и последним прощанием своим смягчил жестокие страдания умершего почти на глазах его полководца. – C'est fini, monsieur,[37 - кончено, сударь (франц.)] – прибавил он, с упреком посмотрев на меня, и пошел далее.

– А вот здесь тоже гробница; ну это… quelques sеnateurs,[38 - несколько сенаторов (франц.)] – прибавил он равнодушно и небрежно кивнул головою еще на несколько гробниц, стоявших неподалеку. Все его красноречие истратилось на Вольтера, Жан-Жака и маршала Ланна. Это уже был непосредственный, так сказать, народный пример любви к красноречию. Неужели ж все эти речи ораторов национального собрания, конвента и клубов, в которых народ принимал почти непосредственное участие и на которых он перевоспитался, оставили в нем только один след – любовь к красноречию для красноречия?

Глава VIII

Брибри и Мабишь

А что ж эпузы? Эпузы благоденствуют, уже сказано. Кстати: почему, спросите вы, пишу я эпузы вместо жены? Высокий слог, господа, вот почему. Буржуа, если заговорит высоким слогом, говорит всегда: mon еpouse.[39 - моя супруга (франц.)] И хоть в других слоях общества и говорят просто, как и везде: ma femme – моя жена, но уж лучше последовать национальному духу большинства и высокого изложения. Оно характернее. К тому же есть и другие наименования. Когда буржуа расчувствуется или захочет обмануть жену, он всегда называет ее: ma biche.[40 - моя козочка (франц.)] И обратно, любящая жена в припадке грациозной игривости называет своего милого буржуа: bribri,[41 - птичка (франц.)] чем буржуа, с своей стороны, очень доволен. Брибри и мабишь постоянно процветают, а теперь более, чем когда-нибудь. Кроме того, что так уж условлено (и почти без всякого разговору), что мабишь и брибри должны в наше хлопотливое время служить моделью добродетели, согласия и райского состояния общества в упрек гнусным бредням нелепых бродяг-коммунистов, кроме того, брибри с каждым годом становится все сговорчивее и сговорчивее в супружеском отношении. Он понимает, что как ни говори, как ни устроивай, а мабишь нельзя удержать, что парижанка создана для любовника, что мужу почти невозможно обойтись без прически, он и молчит, разумеется, покамест у него еще мало прикоплено денег и не заведено еще много вещей. Когда же то и другое выполнится, брибри становится вообще требовательнее, потому что начинает ужасно уважать себя.