Они подвели его к низкой черной машине. Мягко шелестел двигатель.

— Эта повозка называется автомобиль, — серьезно произнес Домбровский. — Она способна ездить без помощи лошадей. Как паровоз, например.

— Хватит издеваться, — слабеющим голосом попросил Степан. — И отпустите меня. Сам дойду.

Он сам дошел до машины и открыл заднюю дверь. Почему-то он был уверен, что его место там. И еще он был уверен, что в машине его кто-то ждет. Он даже догадывался — кто. Но боялся в это поверить.

— Я же обещала тебе, мы найдем друг друга, — сказала Милли.

— Не помню.

— Вспомнишь. Все вспомнишь.

— Можем ехать? — спросил Тандерс, садясь за руль.

— Да, и побыстрее, — приказала Милли.

Машина мягко рванулась, и Степана вжало в упругие подушки сиденья. За окном мелькали темные силуэты деревьев. Под колесами погромыхивала неровная дорога. Вот впереди показались цепочки фонарей, машина вывернула на шоссе и понеслась почти бесшумно, словно по воздуху.

— Я не поверил, что ты погибла, — сказал Гончар, разглядывая дорогое лицо.

— Ты о чем? — Она поднесла палец к подбородку, ненадолго задумавшись. — Ах да, ты же только что оттуда.

— А ты — не только что?

— Не знаю, — протянула она, — стоит ли сейчас об этом?

— Чем раньше, тем лучше, — повернулся к ним Домбровский. — Нечего нюни разводить.

— Ну, хорошо. — Милли сжала ладонь Степана. — Ты только что вышел из ущелья Последней реки. А я покинула его семь лет назад.

— Что? Семь лет…

— Да. И оказалась на дороге между Денвером и Колорадо-Спрингс. Как раз посредине. На обочине горел костер, вокруг него грелись какие-то монашки. У них сломался автобус, и они ждали техничку. Увидев меня, ободранную, в крови, они решили, что я попала в аварию. Мне и правда досталось.

Она улыбнулась и продолжила с гордостью в голосе:

— Там, на Червивой Горке, я вызвалась увести солдат за собой. Думала, они погонятся за лошадьми, а я потом незаметно отстану и поеду им навстречу, вся такая белая и пушистая, сама невинность. "Ой, здравствуйте, а я та самая профессорская дочка, которую вы спасаете!" Как бы не так. Они сели мне на хвост слишком быстро, и мне оставалось только скакать что было сил. Потом я карабкалась по скалам, попала под лавину, висела над пропастью, держась за какой-то прутик. Чудом вылезла. И попала к монашкам. В двадцатый век.

— Прошло два дня, — сказал Гончар. — Я оставил Тучку в лесу, у нее в гриве еще сохранилась твоя ленточка.

— Да, там прошло два дня, а здесь — семь лет, — спокойно ответила Милли. — Первый год был самым трудным. На счастье, в монастыре великолепная библиотека. Я переводила для сестер старые французские журналы и однажды встретила в читальном зале Джека. Он корпел над комиксами восьмидесятых годов. Тысяча восемьсот восьмидесятых. Мы разговорились. И он все понял, потому что сам давно прошел через "туман времен". Он подсказал мне путь. Мне стали понятны слова, сказанные Бизоном.

— Бизоном?

— Да, тогда, на Холме Смерти, он говорил не только с тобой. Я узнала, зачем живу. Но это неважно. Важно другое. Мне было сказано — ждать тебя в городе железных мостов. Я стала заниматься журналистикой, объездила весь свет и искала те места, о которых ты мне рассказывал тогда, в Денвере, когда я тебя лечила в первый раз. Так я нашла Петербург. А дальше все было проще. Ведь я знала, что однажды в январе ты остановишься, увидев меня на набережной под железным мостом.

— Откуда ты это знала?

— Ты сам сказал. Когда лежал у нас дома, раненый. Я думала, ты бредил. Но эти слова — про январь и мост — запомнила на всю жизнь.