– То жить надо по-людски, свое дело делать, тогда и в небе все по порядку пойдет. А тебе надо не дурака валять, а замуж идти. Сватается за тебя хороший парень – так и иди, чего тебе еще надо? Не все же по роще в веночке бегать, надо когда-то и детей рожать. А то Звери всех поедят и род человеческий кончится. Ты вот меня все на дело призываешь, а на себя-то погляди! Если бы все, как ты, об одних плясках будут думать, вот тут волкам самое раздолье придет!

– Уж очень ты умный! – От негодования Веселка не нашла никаких более умных слов. – О чем взялся рассуждать! Да какое твое дело, за кого я замуж хочу, а за кого не хочу! Ты мне не указ! Как мне жить, я сама догадаюсь, тебя не спрошу!

И не ожидая, придумает ли он что-нибудь в ответ, Веселка побежала в ворота святилища. Ей было так горько и досадно, что даже горло сжималось, как перед плачем. Все в ней бурлило, и она даже не знала, что разозлило ее больше: отказ Громобоя что-то делать ради изгнания Зимнего Зверя или его равнодушие к ней самой. Чтоб ему провалиться, рыжему медведю!

По пути через двор Веселка замедлила шаг: ей было неловко заходить в обиталище бога такой взбудораженной и сердитой. Тогда она свернула к хлеву, стоявшему позади святилища внутри ограды. Здесь среди прочих жила священная корова, вместе с которой Веселке предстояло завтра обходить улицы Прямичева.

В хлеву было темно, тепло и пахло навозом. Здесь стояло несколько коров, в основном черных с белыми пятнами, а в самом дальнем углу помещалась еще одна, крупная, совсем черная, с единственной белой отметиной на лбу – Мать-Туча. Молоко ее считалось целебным, а рогатые черепа прежних Матерей-Туч были развешаны на кольях тына, охраняя богатство и благополучие города.

Веселка бывала здесь нередко и ощупью пробралась к Матери-Туче. Корова лежала на соломенной подстилке и изредка вздыхала, помыкивала вполголоса, словно жаловалась на скуку. Черная, с раздутым, как мешок, огромным брюхом, она и в самом деле напоминала тучу.

– Здорова ли, матушка? – негромко приговаривала Веселка, присев возле ее головы и почесывая корове лоб. Рога у Матери-Тучи росли не как у всех, а были изогнуты лесенкой. – Застоялась ты здесь, заскучала. Завтра выведем тебя погулять.

Сунув корове печенье-коровку, захваченное из дома, Веселка поднялась и пошла наружу. После хлева на дворе было свежо, и теперь Веселка чувствовала себя свободной от страха и досады. Теперь можно идти.

Просторная хоромина сейчас была пуста, только перед идолом Велеса, перед черным камнем-жертвенником, поблескивал лепестками пламени небольшой костерок. Он освещал только подножие идола, обвитое вырезанным из дерева змеем, а верхняя половина с рогатой головой была совсем не видна. Бегло глянув вверх, в темноту, Веселка робко поклонилась. Перед мудрым богом, хозяином всех земных и подземных богатств, она чувствовала себя маленькой и глупой. Казалось, он знает про нее все, даже про ее ссору с Громобоем. И Веселка устыдилась: если взглянуть на дело сверху, как смотрят боги, то Громобой во многом прав… Хотя кто ему дал право ее учить? Если он сын Перуна, то это еще не повод… Веселка просительно посмотрела вверх, но тут же отвела глаза. Смертоносный взгляд Подземного Пастуха прикрыт железными веками, но все же и на них лучше не смотреть. Не могут боги такого желать, чтобы она сама себя силой выдавала замуж! Если цветку не время цвести, то не надо силой отгибать ему лепесточки! Веселка всей душой верила, что мудрый Пастух Подземных Стад знает какой-нибудь другой способ помочь мировому порядку. Ведь на нем, на его могучих выносливых плечах, этот порядок стоит.

И ей становилось спокойнее, словно покой, как тихая вода, струился оттуда, сверху, от невидимого лица темного бога. Велес – не Перун, пылкий и бурный, что летом громыхает громами и сверкает молниями, а на зиму укладывается спать в темную тучу и даже не видит, что творится на оберегаемой им земле.