От тех событий, что произошли у меня на глазах и свидетелями которых стали служанка, водитель и, может быть, кто-то вдаль, поверх парка, как будто ничего достойного внимания и не произошло, и такая удивительная решимость ничего не значила в этом жестоком и бесчувственном мире. Или, что еще хуже, только она одна и имела какое-то значение, только в ней одной был какой-то смысл.

Помню, что я стоял на коленях перед ее головой и рыдал. Я все еще рыдал, когда подошедшие врачи и две медсестры помогли мне встать и увели в больницу.

У Маккэррона погасла трубка.

Он зажег ее, а мы продолжали сидеть в абсолютной тишине. Снаружи яростно завывал ветер. Маккэррон посмотрел по сторонам, словно удивляясь, что мы еще оставались в комнате.

"Вот и все, - сказал он. - Конец истории!"

"Чего вы еще ждете? Огненные колесницы?" - фыркнул он, а потом задумался.

"Я оплатил все расходы на ее похороны. У нее больше никого не было, вы знаете. - Он улыбнулся. - Да, моя медсестра, Элла Дэвидсон, настояла на том, чтобы внести двадцать пять долларов, что для нее было огромной суммой. Но когда Дэвидсон настаивает на чем-то..." Он пожал плечами и затем рассмеялся.

"Вы уверены, что это не было простым рефлексом? - услышал я собственный голос. - Вы действительно уверены..."

"Абсолютно уверен", - невозмутимо сказал Маккэррон. - Завершение родов длилось не секунды, а минуты. И иногда я думаю, что она могла бы держаться и дольше, если бы было необходимо. Слава богу, что этого не понадобилось".

"А что с ребенком?" - спросил Иохансен.

Маккэррон затянулся. "Его усыновили, - сказал он. - И вы понимаете, что даже в те времена все документы об усыновлении держались в секрете". "Понятно, но что с ребенком?" - снова спросил Иохансен, и Маккэррон засмеялся с некоторым раздражением.

"Вы всегда идете до конца, не так ли?" - спросил он Иохансена.

Иохансен покачал головой. "Некоторые люди не могут иначе, на их беду. Ну, и что с ребенком?"

"Хорошо, раз вы настаиваете, вы конечно понимаете, что мне было интересно узнать о нем как можно больше. Я действительно следил за его судьбой и продолжаю это делать. Некий молодой человек и его жена, жившие в Мэне и не имевшие детей, усыновили ребенка и назвали его... ну, скажем, Джоном - хорошее имя, не правда ли".

Он затянулся, но его трубка снова погасла. Я чувствовал присутствие Стивенса за моей спиной. Вскоре мы разойдемся и вернемся к нашим будням. А истории, как сказал Маккэррон, начнутся лишь в следующем году.

"Ребенок, который родился той ночью, возглавляет в настоящий момент английское отделение одного из самых престижных частных колледжей в стране, сказал Маккэррон. - Ему еще нет и сорока пяти. Он слишком молод для такой должности. Но в один прекрасный день он может стать президентом этого заведения. Я не сомневаюсь в этом. Он красив, умен и обаятелен. Однажды, по какому-то случаю, я обедал с ним в клубе преподавателей колледжа. Нас было четверо. Я мало говорил и, в основном, наблюдал за ним. У него решимость его матери, джентльмены... и такие же карие глаза".

III. Клуб

Стивенс, как всегда, стоял наготове с нашим пальто, желая всем наисчастливейшего Рождества и выражая благодарность за проявленную щедрость. Я постарался оказаться последним, и Стивенс ничуть не удивился, когда я сказал:

"Я хотел бы задать один вопрос, если вы не возражаете".

Он улыбнулся. "Конечно, нет", - ответил он.

"Рождество - подходящее время для вопросов".

Где-то внизу, слева от холла - там мне не доводилось бывать - звонко тикали старинные часы. Я слышал запах старой кожи, пропитанного маслом дерева и, чуть более слабый, почти неуловимый запах одеколона Стивенса.