Не успела сообразить, куда ей дальше идти, как перед корягой пузырь вспучился. Да все круглей, круглей. А в пузыре космы нечесаные, раки зеленые вместо щек, ракушки вместо губ, в глазищах не зрачки — медведки косматенькие.

— МА-мА!

Сиганула Даша над пузырем на остров, где барахталось, а ей крыльями по голове, да еще дурным голосом завопило. Смотрит Даша: в осоке дедушкина лодка, что в половодье пропала. Весла на месте. Даша в лодку, толкнула веслом, и прощай остров Дрожащей осины! Через осоку, по кувшинкам, выгребла на протоку, на чистую воду… Вздохнула наконец. И тут — ах, смешная! Из-под передней скамьи выскочила куница. Забежала на самый нос лодки, туда-сюда головой вертит: человек вот он — страшно, и вода кругом — тоже страшно. Так и плыла Даша с куницей и приплыла к Семиструйному ручью. Никудина Ниоткудовича здесь уже не было. Он разгородил плотину и пошел встречать внучку. Пристала Даша к берегу, куница скакнула и была такова. А девочке не до куницы — вместо Родимой сосны корни, как огромный паук, да распиленные дедушкой чурки. Прибежала Даша в сторожку, а дедушки нет. То ли в лесничество ушел о сосне рассказывать, то ли расстроился и по лесу бродит.

Первым делом пошла в огород и посадила грядку бобов, а один бобок, самый крупный, принесла в строжку и бросила в подполье. Это и была ее тайная задумка. Хотелось Даше, чтоб бобовый росток принялся, как в сказке, расти, и чтоб пол пророс, и крышу, чтоб до самого неба достал. Нравилось ей сказкам верить, а в сказках бобок вырос так высоко, что хозяин избы к солнцу в гости ходил.

Дедушки все нет и нет. Решила Даша прибрать в сторожке. Наклонилась веник взять, а он из-под руки вывернулся и пошел ходить по полу, пыль взметая. Даша попятилась, толкнула дверь, а в дверях ступа стоит, и пестик сам собою толчет в ступе воду. Брызги так и летят. Даша на дедушкину постель, одеялом с головой укрылась. Да только чувствует, кровать поднимается, да и полетела, об углы стукаясь. Даша не кричит, помалкивает.

О чудесах дедушкиной сторожки она немного знала. Но чтоб на кровати летать, да среди бела дня! Вдруг скрипнула дверь, и кровать тотчас брякнула на все четыре ножки.

— Так! — сказал дедушка. — Внучку пугать взялись!

Даша уже выбралась из-под одеяла и храбро улыбалась.

— Я, дедушка, ничего. Я не очень… испугалась.

— Ну и молодец, а с этими я ужо побеседую. Как же это мы с тобой разошлись? Тропинка-то одна.

Рассказала Даша и про ягоды, и про плавание. Дедушка туча-тучей, она его успокаивает:

— Дедушка, все ведь хорошо кончилось. Даже лодка нашлась. Одну сосну Родимую жалко.

— Ужо будет им! — пообещал дедушка. — Бобы-то где?

— Да в грядке сидят.

— Ах, молодец! Работница наша.

— Какая же работница. — Даша покосилась на веник, ан кровать, стоявшую посреди избы, и вздохнула.

— Сей миг все будет на месте, — сказал дедушка. — Пирогами тебя угощу из сушеной черники да черемухи.

— Пироги долгое дело, дедушка. Печь ведь надо протопить.

— У кого долгое, да не у нас. Пошли на лужок, цветы проведаем.

Колокольчики, ромашки, Иван-да-марья, алые часики так тесно окружили их, что ступить было некуда.

— Это Даша, внучка моя! — говорил цветам Никудин Ниоткудович. — Хорошая девочка, цветов зря не срывает, бобы посадила.

К дедушке подлетели бабочки, пчелы, шмели. Садились ему на плечи, на бороду. И тут Дашу укусил в ногу муравей. Да пребольно!

— За что он меня, противный?! — рассердилась Даша.