Он был прав: четыре маркера, которые Виктор потратил на превращение тома в произведение искусства, наделили ее невероятно сильным запахом, который Виктор находил чарующим и отвратительным одновременно. Он ловил достаточно сильный кайф от самого процесса уничтожения, но, наверное, запах стал неожиданным добавлением к многогранности проекта… по крайней мере, так это повернул бы преподаватель. Эли привалился к решетке. Его темно-каштановые волосы поймали слишком яркий луч солнца, проявивший в них рыжину и даже золотые нити. Виктор был платиновым блондином. Когда солнце падало на него, то не проявляло никаких цветов, а только подчеркивало отсутствие цвета, делая его похожим не на реального студента из плоти и крови, а скорее на старинную фотографию.

Эли продолжал смотреть на книгу в руках у Виктора.

– А разве маркер не портит текст на обороте?

– Должен был бы, – ответил Виктор, – но они берут дико толстую бумагу. Будто хотят придать еще больше веса своим словам.

Хохот Эли потонул в переливах второго звонка, разнесшегося по пустеющему двору. Звонки не трещали (Локленд был слишком цивилизованным), но громкость у них была повышенная, а звук почти зловещим: один басовитый удар большого церковного колокола, исходивший от духовного центра в центре территории. Эли чертыхнулся и помог Виктору подняться на ноги, одновременно поворачиваясь к зданиям факультетов естественных наук, облицованных красным кирпичом в попытке сделать их менее безликими. Виктор не торопился: до последнего звонка оставалась еще минута, но даже если они с Эли опоздают, преподаватели не станут снимать с них баллы. Эли достаточно будет просто улыбнуться. Виктору достаточно будет соврать. Оба приема оказывались пугающе действенными.

Его внимание наконец снова вернулось к лекции, когда Эли поднял руку. Виктор вопроса не слышал, но полюбовался тем, как его сосед по комнате улыбается своей безупречной улыбкой настоящего американца-политика. Элиот (Эли) Кардейл поначалу был воспринят как некое недоразумение. Виктор нисколько не обрадовался, когда через месяц после начала второго курса на пороге его комнаты возник этот долговязый темноволосый парень. Его первый сосед по комнате в первую же неделю резко передумал учиться (конечно, Виктор тут был ни при чем) и быстренько свалил. То ли из-за недобора студентов, то ли из-за погрешности в учете данных, которую ему обеспечил однокурсник, Макс Холл (а он имел склонность взламывать программы, имеющие отношение к Локлендскому университету), на место этого студента никого не подселили. И так было до начала октября, когда Элиот Кардейл – который, как тут же решил Виктор, был слишком улыбчивым, – возник в коридоре с чемоданом.

Поначалу Виктор пытался придумать, что можно сделать, чтобы во второй раз за семестр освободить свою спальню, но не успел он перейти к действиям, как произошло нечто странное. Эли стал… ему нравиться. Он оказался продвинутым и пугающе обаятельным – из тех парней, которым все сходит с рук благодаря хорошей наследственности и сообразительности. Он был рожден для спортивных команд и всяческих клубов, однако удивил всех, включая Виктора, тем, что не выказал ни малейшего желания куда-либо вступить. Этот небольшой вызов социальным нормам принес ему в глазах Виктора несколько очков и сразу же сделал более интересным.

Но что заинтересовало Виктора больше всего – это то, что с Эли что-то было явно не так. Он был похож на картинку, полную мелких неточностей, которые можно отыскать, только изучив изображение самым внимательным образом, но и тогда некоторые обязательно оставались незамеченными. На первый взгляд Эли казался совершенно нормальным, но время от времени Виктор подмечал трещинку, беглый взгляд, мгновение, когда лицо и слова соседа, взгляд и смысл сказанного не вязались друг с другом. Как будто смотришь на двух людей, один из которых прячется под кожей второго.