А теперь на улицу, давай, топай, переставляй ножки, на рынок, в «Сквозняк». Не стесняйся, все леди делают это. То есть все интеллигенты, склонные к алкоголизму, стремятся поутру на рынок. Там кипит и булькает жизнь, там свой, специфический контингент, духовитое варево из бомжей, пенсионеров, безработных оборонщиков и таких же, как ты, творческих типов. Типа творцы. И плевать на высшие образования, аспирантуры, диссертации, плевать на боевые награды нескольких поколений – от Лехи, летчика, сбивавшего «Сейбры» в Корее, до бешеного Сашки – сержанта, привезшего из Чечни полторы ноги и желание бомбить Москву.

Там ты нальешь, там тебе нальют, и целлулоидный вкус паленой водки опять напомнит тебе, что блюз – он черно-белый, но больше черный, клавиши в негативе – был такой модный прикол в благословенные семидесятые. И щеточки ударника шепелявят, как старая пленка в кинопроекторе.

Ого, за столиком кто-то новенький! Похоже, этот парень затесался сюда по ошибке, забрел случайно, ох, не место ему тут, уж больно клетчат его пиджак, а галстук так и кипит киноварью, ба, да он мулат, нет, показалось – белый, и штаны у него тоже белые. И надо же, как все, пьет паленую водку. Или не водку? Чем это так вкусно пахнуло? Сигара? Батюшки, кто же здесь сигары-то курит? Нет, не водку он пьет. Водка не идет под сигару. Под сигару хорошо идет ром. Где же он нашел ром в этом гадючнике? А хорошо бы сейчас рому! Хотя нет, отвык организм, не примет. Только подумал – и сразу сладковатая, пахучая волна тяжело надавила на желудок. А парень, как назло, достает из-за пазухи глиняную бутыль и наполняет пластмассовый стаканчик коричнево-красным огнем. Да еще сигару протягивает, давай, мол, угощайся. Вскипело под языком, ей-богу, отвык я от рома. И отказаться нельзя. Здесь не отказываются от халявы.

«И помог он, этот стаканчик», как писал классик совсем по другому поводу. Только вот не ром там был, похоже, почти забытый «Рижский бальзам» – средневековая роскошь советской эпохи. Хотя вроде бы и не бальзам, а что-то другое. Напиток легко лег на душу, не ворочаясь, словно на место встал, сигара раскурилась как бы сама собой. И мир стал цветным.

Угощают по разным причинам, для беседы, то есть скучно кому-то, из сострадания – больно смотреть на утреннюю маету человека. Но чаще, если тебе наливают, то, значит, кому-нибудь это нужно.

Стало быть, будем беседовать. Но сначала полюбуюсь-ка я на этот цветной мир, поведу-ка я своими глазами-ватерпасами по сторонам. Есть немного времени между глотком и словом, и это время – время истины. Оно принадлежит мне до того момента, когда собутыльник произнесет первую фразу, например, «А знаешь, Авдей…». Но не будем отвлекаться. Чу – никак каблучки! Ох, давненько не оборачивался я на стук каблучков. А в голове: «Вот каких девочек видишь, когда хлебнешь драконовой крови» – Пристли, стало быть, Джон Бойтон. А чудак напротив кивает, мол, именно так, именно драконовой крови, и коричневая фляга опять наклоняется над плебейским пластиковым стаканчиком, ни дать ни взять монах над грешником.

«Ну и как, увидел что-нибудь новое?» – спросила девушка. Оказывается, я давно и явно небескорыстно глазею на загорелые коленки внезапно образовавшейся соседки. Да не только на коленки, все прочее довольно откровенно сквозило под тонкой зеленоватой тканью не то хитона, не то… ну, в общем, такой штуки с разрезами до подмышек, небрежно стянутой в талии плетеным ремешком.

– У меня шибко развито чувство прекрасного, сударыня, – вежливо сказал я, неохотно отводя глаза.

А ушки-то у нее остренькие, отметил я, ей-богу, хотя чего только женщины сейчас над собой не вытворяют – тату, серьги в пупках, цепочки на щиколотках.