Раньше, например, я никогда не обращала внимание на себя, на свое тело, не замечала, как двигаются мои руки и ноги, поворачивается голова. Я не отдавала себе отчета, что я, например, улыбаюсь или хмурюсь. А сейчас я все это ощутила, словно в мою кровь впрыснули какое‑то лекарство. Вот оно потекло по артериям, по венам, капиллярам и заставило меня чувствовать каждое сокращение моих мышц.

Солнце. Наверное, это солнце было виновато — оно светило с такой интенсивностью в тот момент, что во мне произошел этот биохимический переворот. Гормоны впервые заиграли? Да‑да. И я поняла, что у меня есть глаза и губы, я стиснула руки, я скрестила ноги, и я вздохнула.

Но, едва я перестала быть ребенком, я сразу почувствовала тоску и раздражение, словно мне не хватало чего‑то. Без чего нельзя жить.

Без любви. Потому что, пока я женщина, пока во мне играют эти гормоны, пока я чувствую тепло солнца, я — люблю. Потом, наверное, через много‑много лет, когда наступит старость и я вновь превращусь в существо среднего рода (недаром же слово «дети» — тоже определенного рода не имеет), и кровь моя станет жидкой, холодной, — вот только тогда я смогу освободиться от бремени своего пола. Сбросив яркие крылья, я смогу наконец освободиться и от любви. Это будет третье мое перерождение. Надеюсь, оно произойдет еще не скоро.

Но до тех пор я — это Она.

И кого мне любить?

— Макс, Макс, подойди ко мне!

Я повернула голову на голос, почувствовав при этом, как взметнулись мои волосы на весеннем ветру.

Во двор вышла директриса, Юлия Аркадьевна, дама почтенная, добродушная и в меру строгая. Это она позвала мальчика из параллельного класса, активиста и отличника — Максима Столярова. Макс (как его все называли) являлся, что называется, мальчиком «нарасхват», нужный и учителям, и одноклассникам, и всем. Бывают вот такие личности, находящиеся в самом центре жизни.

Макс подошел к директрисе, они о чем‑то оживленно заговорили. О каких‑то школьных делах, наверное, которые опять без участия активиста Макса не могли обойтись.

Юлия Аркадьевна стояла ко мне спиной, а Макс — лицом. Голосов их я не слышала, но хорошо видела, как он внимательно и весело смотрит на директрису, слушает ее, кивает и отвечает что‑то, чуть улыбаясь.

Господи, но почему я назвала его мальчиком? Он мальчиком не выглядел совсем и юношей — тоже нет. Он говорил и выглядел уже как молодой мужчина. Умный и красивый молодой мужчина.

Это меня так поразило, что я принялась завороженно рассматривать Макса, хотя знала его словно тысячу лет, и он мне даже не особо нравился, потому что слишком уж активистом был, слишком выпендривался, как мне, тихоне‑индивидуалистке, тогда казалось.

Когда это он стал таким взрослым? Почему я не замечала его раньше? Почему не видела, что он такой красивый и интересный? Вот это да…

Вспоминая те дни, делаю вывод — едва я только почувствовала в себе женскую сущность, едва я поняла, что я — это Она, я тут же нашла и Его. Исчез Максим Столяров, и появился — Ты.

…Итак, я нашла Тебя сразу, я полюбила Тебя мгновенно и легко. Да, кстати, у меня, как у женщины, оказался безупречный вкус. Все остальные ребята выглядели не столь совершенно. Юные дурачки. Милые и смешные, конечно… Но не идущие ни в какое сравнение с Тобой.

И другие мужчины вокруг меня, уже взрослые — соседи, например, как дядя Толя, или знакомые моей семьи — они тоже были неидеальны.

Твоя красота не казалась смазливой и пошлой, яркой и броской. (Ненавижу красавчиков, чья внешность, словно липучка для мух, приманивает к себе девиц!) Ты выглядел словно юный лорд — благородно и просто. Или как киноактер из старого советского фильма… Словом, в Тебе было что‑то такое, что сразу узнавалось. И мне стало понятно, почему окружающие смотрели на Тебя с улыбкой, почему все Тебя любили и уважали, не могли без Тебя…

Нет‑нет, не то сказала… Не юный лорд и не киноактер.