– В моем… комоде. Этого не может быть.

– Но Элен только что сказала нам, что так было. И вы сами видите ожерелье. Итак, мисс Милн, я жду объяснений.

– Я… я не клала его туда. Я… ничего не понимаю.

Я услышала, словно чужой, свой собственный пронзительный, с истеричными нотками голос:

– Должна же быть какая-то причина…

– Разумеется, – нетерпеливо прервал меня отец, – и мисс Милн откроет ее нам. Вы взяли ожерелье, не так ли, мисс Милн? На свою беду, вы плохо закрыли ящик, поэтому Элен увидела непорядок. К счастью для нас… но не для вас.

Я никогда не видела такого ужаса на лице человека, какой отразился на лице Лилиас.

Как ты могла, думала я. Я всегда пришла бы тебе на помощь. Зачем было брать ожерелье? Теперь все знает отец!

А он из тех, кто нетерпим к любому греху – а воровство грех страшный. Не укради – одна из десяти заповедей. Почему не вспомнила о Китти? Хэмишу все сошло с рук, но ведь он хороший кучер.

Я хотела, чтобы этот кошмар скорее кончился. Тишина стала нестерпимой. Нарушил ее отец:

– Я жду объяснений, мисс Милн.

– Я… я не знаю, как оно туда попало. Я не знала, что оно было там…

Отец засмеялся негромко, но язвительно.

– Это не объяснение, мисс Милн. Вы разоблачены. Я мог бы, конечно, передать вас полиции.

У нее перехватило дыхание. Я подумала, что она сейчас упадет в обморок. С трудом удержалась, чтобы не броситься к ней, обнять и сказать ей – что бы она ни совершила, она все равно остается моей подругой.

Лилиас подняла глаза и посмотрела на меня… умоляюще… прося поверить ей. И тут меня озарило. Я знала теперь, что Лилиас не брала ожерелья, хотя мечтала обрести какую-нибудь защиту от нужды на будущее… сбережения на черный день. Я поразилась тому, что могла усомниться в ее невиновности и прокляла себя за эти сомнения.

– Это преступление, – продолжал отец. – Все эти годы вы жили в моем доме, и я, выходит, пригрел воровку. Мучительно сознавать свою ошибку.

– Я не делала этого! – крикнула Лилиас. – Не делала этого! Кто-то подложил мне ожерелье.

– Естественно, кто-то положил его к вам, – саркастически заметил отец. – И сделали это вы, мисс Милн. Дочь викария. А ведь вы получили религиозное воспитание. Что делает ваш поступок еще безобразнее.

– Вы обвиняете меня, ни в чем не усомнившись. – Глаза Лилиас пылали. В ней криком кричало отчаяние. Кто мог подложить ожерелье к ней в комнату? С какой целью? Если кто-либо взял его, зачем было совершать воровство и потом отказываться от содеянного… неужели только с целью обвинить Лилиас?

– Я просил у вас объяснений, – говорил отец, – но так и не получил их.

– Я могу сказать только, что не брала ожерелья.

– Тогда объясните, как оно попало к вам в комнату.

– Я могу сказать только, что не клала его туда.

– Я уже говорил, мисс Милн, что могу наказать вас. И вам придется давать объяснения в суде. Но, памятуя о вашей семье и учитывая, что вы прожили здесь много лет и за вами не замечалось случаев воровства, я склоняюсь к более умеренной точке зрения. Допускаю, что вами овладело внезапное искушение… и вы поддались ему. Поэтому… хочу попросить вас собраться и немедленно покинуть мой дом. Миссис Керквелл сопроводит вас и удостоверится в том, что вы не прихватили ничего из вещей, которые вам не принадлежат.

Лилиас с ненавистью посмотрела на отца.

– Как вы можете? Как вы можете судить меня так несправедливо? Я не заслужила, чтобы со мной обращались, как с преступницей.