С помощью мысли можно добиться поразительных результатов, но и здесь, как в пенни и в некоторых других вещах, нужно поднатореть в портаменто. И еще нужны темнота и тишина: никогда не слышал, чтобы важная мысль зародилась в мозгу человека, сидящего, например, за рулем машины. Абсолютную темноту я устроил в заднем помещении магазина, это было нетрудно, потому что там нет окон, но через закрытые двери туда проникал уличный шум. Некоторые звуки проходят не только через закрытые двери, но и через стены старинных зданий. Я залепил уши воском, и тогда наступила полная тишина. Погасив сигарету, я растянулся на койке лицом вниз.

Я управлял своей мыслью, как радаром, пожирающим огромные расстояния в космосе с помощью волн Маркони. Маркони тоже был гением. Мысленно я обращался прямо к ней. Алло, алло, говорил я, ты меня слышишь? Это я как бы вел с ней разговор по прямому проводу. Алло, говорил я. Но пока никакого ответа не было. В космосе, на упомянутых волнах, я улавливал бесконечное множество голосов и звуки далекой музыки — песен, симфоний и оперетт, Кто-то на волнах Маркони говорил даже по-латыни. Я здесь, в своем магазине на виа Аренула, взывал я, я здесь и жду тебя, Где ты, Мириам? Было такое ощущение, что она меня избегает, но ощущение это могло быть и ошибочным. А если она и впрямь меня избегала? Я унижался, ползал на коленях (хотя некоторые мои фразы звучали сухо-бюрократически — молю Вашу Милость), призывая ее. Все равно что разговаривать с ветром: слова рикошетировали, волны прерывались. Мое напряжение достигло такой точки, что я мог взорваться как бомба. Тогда я начинал все сначала более спокойным тоном, стараясь присоединиться к созвучию далеких гармоний. Существуют всякие там интерференции волн, к тому же в Риме нередко все забивает мощнейшая радиостанция Ватикана.

Ну вот, я уже чувствовал, что Мириам приближается. Слышу твои шаги, Мириам, говорил я, слышу, ты идешь. Поскорее, Мириам, давай, бегом. Я жду тебя. Дождь прошел, погода хорошая, воздух прогрелся.

Наконец, почти неожиданно, я увидел ее у себя на постели. Я не только мог ее видеть (глаза у меня были закрыты, хотя я не спал, нет), но мог даже прижаться к ней, ласкать ее. И я действительно ласкал ее, приговаривая: ты не двигайся, лежи спокойно, расслабься. Миркам смотрела на меня, улыбалась и молчала. Да, она была со мной, на постели. Она пришла уже раздетая, совершенно голая. Ну вот, теперь Мириам снова была моей, и я чувствовал, как проникаю в нее, засасываемый горячим водоворотом. Так бывает, когда идешь под парусом по спокойному морю и дует попутный ветер. Или когда машина, которая никак не хотела заводиться, вдруг срывается с места — какая гармония, мотор поет, колеса крутятся с мягким шелестом, взбодренные надежным сцеплением, все сливается в единую музыку совершенства. Мириам была здесь, со своей родинкой на щеке, с ямкой на шее, со своей смуглой, сухой от солнца кожей. Темные волосы с немного выгоревшими на солнце прядями, два белых кружка на груди, соединяющая их белая полоска спереди и такая же белая полоска сзади. Бледная помада на губах контрастировала с загорелой кожей. Она была живая и ощутимая, как абсолютная и идеальная истина, совершенная, как истина Платона. Да нет, идеи Платона ничто, в них нет эротического накала.

Я кричал, что кричал — не помню, я называл ее имя — по-всякому, как только можно. Это было безумие, какая-то коррида. Мне стоит завестись, тогда меня ничем уже не удержишь. Никаких преград для меня не существовало. Я мог всосать Мириам в себя и выплюнуть обратно, вывернуть ее наизнанку, как перчатку, пронзить насквозь, как шпагой. Конец света! Я нырял в нее, как в желанный приют, где хочется жить вечно, как в доме среди деревьев на холме. Молчи, говорил я, молчи, потому что совершенство немо как рыба. И действительно, Мириам молчала. Произнеси она хоть слово, все было бы испорчено. Насколько мне известно, ангелы тоже не разговаривают, но как-то они же ухитряются понимать друг друга — там, наверху.