— Я не хочу тебе зла, и вообще у меня шоколадное сердце.

— Ладно, зови Клауса, буду вешать ему на уши лапшу про то, как я на него обиделась, когда заметила, что он неравнодушен к Веронике.

— Отбой. Оставь в покое таксиста, Коля, — крикнул Фима по-русски, вылезая из машины, — он здесь вообще не причем. Тут одна наша старая знакомая хочет с тобой поговорить. Думаю, ты будешь в восторге.

— Зина?! — обомлел полицейский, увидев секретаршу, — що ты тут робишь? От уж нэ очикував тебе тут зустрити.

— Вот и я про то же. В общем, Колян, оба мы с тобой ни к черту не годимся, как детективы. Обвела нас дивчина вокруг пальца «як дурнив». Вы поезжайте в город, она тебе по дороге все расскажет, а я догоню вас на «Ситроене».

— А Змий, а продавец, а Юджин?

— Все это лажа на которую нас купили, лабуда по-вашему. Впрочем, Зиночка тебя на этот счет лучше просветит, тебе будет не безынтересно поговорить с ней о любви и женской ревности. Пока.

Кучка, поколебавшись, полез в машину. Натерпевшийся страха шофер трясущимися руками вцепился в баранку, развернул машину и погнал в сторону города. Когда шум мотора стих, Фима достал Змея из-за пазухи. В мутном свете луны, наполовину завешенной рваными тряпками туч, Кукулькан казался живым существом, которое прикидывается сучком или камнем, чтобы подпустить ближе свою жертву, а потом накинуться на нее и впиться в глотку вонючими зубами.

— Крови хочешь скотина, — неожиданно для самого себя заговорил с идолом Фима. — А что ты предпочитаешь? Сердце, печень, почки или может быть кожу.

— Сердце, — ответило чудовище и голос его был похож на шелест осеннего леса.

— Тебе не понравиться, — сказал Фима, — одно у меня шоколадное.

Он двумя руками поднял фигурку над головой и, что есть силы, закинул ее в реку. Маслянистая вода плотоядно облизнулась

— Попей водички и остынь, — сказал Фима и пошел к машине.

Снег растаял, На улице было опять сыро и промозгло. Женщины, облачившиеся было в шубы и дубленки, опять достали демисезонные пальто. Фима сидел на кухне у окна и смотрел как на улице пешеходы огромную лужу у входа в магазин. Кто-то пытался ее перешагнуть, кто-то перепрыгивал, а были и такие, что просто не замечали лужу.

Без Розы Марковны квартира утратила шарм убогого, но все-таки гнездышка, и напоминала безликую каморку в общаге. Подумав об общаге, Фима вспомнил таинственные трусики на веревке и тяжело вздохнул.

Фима достал бумажник и пересчитал наличность — двести тридцать пять рублей. Он достал из шифоньера свое синее габардиновое пальто, приобретенное по талону еще до перестройки. В нем Фима он ощущал себя трехстворчатым шкафом. За годы носки интенсивный синий цвет местами стал голубым, а кое-где фиолетовым.

«Надо бы обновить гардеробчик», — подумал Фима, разглядывая мелкие дырочки на шарфике — следы кропотливой работы как минимум трех поколений моли, — новую жизнь хорошо начинать в новой одежде… или хотя бы обуви». Он полез в сумку, которую еще не разбирал после приезда из Америки и достал оттуда пару почти новых ботинок на толстой подошве — подарок сестры. Она приобрела их для мужа на распродаже, но Герману они оказались малы, а в магазине обратно «уцененку» не принимали. Ботинки немного жали, но выглядели много лучше чем прежние «коровьи морды». Фима их надел и пошел в магазин и, конечно же, влез в лужу. Это, однако, его ничуть не смутило. На последние деньги он купил торт «Полет» — бизе с орехами, бутылку молдавского кагора, и несколько сосалок «чупа-чупс».