То ли английский у Никиты был недостаточно бегл и лексики у него недоставало, чтобы адекватно выразить тонкую мысль во всей палитре нюансов… то ли американцы были тупыми и пьяными.

Однако, сидеть за столом в шапках, как говорила их домработница Паша, значило для русского человека только одно — в шапках за столом сидят только басурмане.

А теперь вот еще и американские педики, что, по всей видимости, одно и то же!

— Пидорасы вы, вот вы кто, — по-русски говорил Никита американцам.

А те скалились и гоготали, ничего не понимая.

А потом на выходе из клуба кто-то дал ему по голове.

Чем-то тяжелым.

И он еще не сразу потерял сознание.

Он помнил, как его засовывали в багажник.

Кулем.

Тяжелым кулем.

И как бывает в детских кошмарных снах — хочешь закричать, а язык тебя не слушается, и хочешь побежать, а ноги и не бегут!..

Кто-то вошел.

Кто-то так тихо вошел, почти неслышно, но Никита почувствовал.

— Уже не спим? Уже проснулись и притворяемся, мистер Захаржевский! — чисто по-русски сказал чей-то голос.

Молодой голос.

Никита поморщился, изображая естественную реакцию недовольства напрасно потревоженного человека.

— Не спим! — торжествуя, заключил голос.

— Вы кто? — спросил Никита, размыкая глаза.

Над ним склонился один из давешних педиков. Только теперь на нем была не кожаная куртка с заклепками и молниями, а белый больничный халат, надетый поверх добротного костюма и белой крахмальной сорочки, подвязанной модным галстуком.

— А где второй пидорас? — спросил вдруг Никита.

— А второй, как вы изволили выразиться, “пидорас”, уважаемый мистер Захаржевский, его имя, кстати, Дервиш… мистер Дервиш… мистер Джон Дервиш… Оно вам ничего не говорит? — Первый внимательно посмотрел на Никиту. — Его зовут Джон Дервиш, и он сейчас занят кое-какими важными делами.

— А вас как зовут? — спросил Никита.

— Пардон, забыл представиться, меня зовут Роберт.

— Роберт, это первое или второе имя? — спросил Никита.

— Меня зовут просто Роберт, — настоятельно повторил педик.

Никита отвел скошенные на визитера глаза и уставился в потолок.

— Кто вы и зачем меня сюда привезли? — спросил он устало.

— Всему свое время, мистер Захаржевский, всему свой час, а пока — поднимайтесь, вас ждет горячая ванна, бритвенный прибор, легкий континентальный завтрак и процедурная медсестра…

— А медсестра зачем? — поинтересовался Никита.

— Вы больны, уважаемый мистер Захаржевский, у вас серьезные проблемы со здоровьем, и вам необходимы процедуры, которые назначил вам врач.

— Я не болен, и мне ничего не назначали, — возразил Никита.

— Не надо спорить, тем более, что вы не просто не правы, но ваша неправота усиливается отсутствием у вас какого-либо права возражать, здесь никого не интересует ваше мнение, что вы о себе думаете — больны вы или здоровы, здесь решаем мы — здоровы вы или больны…

— Я в сумасшедшем доме? — поинтересовался Никита.

— Хуже, — ответил первый. — Вы в доме Мак-Рэшли, вы у себя дома, мистер Захаржевский…

В детских сексуальных фантазиях Никиты образ “медсестры” отнюдь не фигурировал в ореоле таинственно волнующих и манящих женских воплощений, как у большинства его сверстников, а потому и не ассоциировался с понятием секса. К медицинским сестрам Никита был, мягко говоря, индифферентен.