Почти весь первомайский день проводим на ковре, в виноградной беседке. Я любитель зеленого чая. Мне бы был чай, остальное приложится. Я и Тоню за два месяца научил пить чай. Она угощает им Алешку Трошкина. И другие детишки так и льнут к Тоне. Вот Тоня и Оля собирают детвору и отправляются к Мургабу. А мы с Чары и его отцом ведем беседу.

— Не так давно у себя на собрании о съезде говорили,— начал Дурдыклыч. — Вот, оказывается, куда зашло! Теперь хорошо. Я, конечно, простой бригадир, мало понимаю. Но и я, и мои колхозники хотим, чтобы хлопок дороже стоил, и трудодень немножко прибавился.

— Все будет, отец,— говорит Чары.— Отдохни пока, а мы сходим к Мургабу.

Мы оставили старика: пусть подремлет. Детвора уже во всю купается. Ныряют с берега, только пятки на солнце поблескивают. Возятся в воде, играют в «пятнашки». Вот и Алешка Трошкин вместе с аульными мальчишками лезет в воду. Оля отгоняет его от воды, а он не слушается, лезет.

— Ну хоть немножко, тетя Оля! — просит Алешка.— Все же купаются. Разве мне нельзя?

— Оля, пусть искупается,— разрешает Чары.— Что он, из другого теста что ли? Такой же пацан, как и все!

— А мы что — рыжие?! — говорю я Чары, сбрасываю одежду и вхожу в реку.

Тоня свела ладони на груди, говорит испуганно:

— Маратка, простудишься! Маратка, выйди из воды...

— Ай, ну вас всех,— решительно говорит Чары и тоже идет в воду.

Мы купаемся, потом ложимся загорать. Благодать такая — лучше ничего не придумаешь. Алешка лежит напротив, смотрит на нас. Взгляд у мальчика строгий и радостный, как у победителя.

— Алешка,— спрашиваю его,— что лучше, орел или курица?

— Орел,— говорит он и улыбается.

— Ну, если орел, то получится из тебя толковый парень.

— А мне и слон, и жирафа нравятся,— добавляет Алешка.

— А что, по-твоему, лучше — бульдозер или экскаватор?

— Бульдозер... Он же как танк, да еще и с огромным ножом.

— Вырастешь, бульдозеристом будешь?

— Нет, я летчиком буду...

— Молодец, таким и будь всегда. Остальное приложится...

Снова бежим купаться. Прыгаем с берега в реку. Лишь вечером возвращаемся в село. Ужинаем и отправляемся в обратный путь. Дурдыклыч, Бибиджемал и вся детвора провожают нас. Вышли на дорогу. Оля забрала с собой дочку. Алешка, видимо, завидует. Смотрит жалкими глазами. Не привык еще здесь. Скучает по матери. Дурдыклыч лучше всех понимает малыша.

— Ну, что, Алеша... Маю мы отдали им, а ты будешь с нами. Со мной будешь. Завтра я тебе помогу сделать саблю.

Дурдыклыч гладит мальчика. Малыш преданно заглядывает деду в глаза. Машина наша разворачивается, мы машем руками.

— Ничего, постепенно привыкнет,— говорит Чары.— Еще каким джигитом будет!

После праздника я вновь целиком окунулся в журналистскую работу. Благо — теперь русло канала приблизилось к самому Мары. Утром выезжаю в Санджарскую степь, вечером возвращаюсь. И так почти каждый день. Иногда ездим туда вместе с Чары. Строящийся совхоз «Москва» объявлен комсомольско-молодежным объектом. Взоры обкома и райкомов комсомола прикованы к нему. В совхоз отовсюду едут юноши и девушки. В основном из городов, но есть и сельские. Живут в палатках. Строят бараки и ставят сборные финские домики. Раньше здесь базировался десятый стройучасток. Кое-что строители оставили: обширный двор со стоянками для автомашин и тракторов, гостиницу на шесть мест и даже кое-какую технику «на разживку». К ней прибавили несколько грейдеров — машины пригнали из Байрам-Али, и механизаторы приступили к планировке полей.

Вот сюда я и заезжаю частенько. Но бываю и на джаре, где заканчивают строители железобетонный навесной лоток, и дальше — у железнодорожного моста, и на строящейся пристани у разъезда.