— И это все?! — раздраженно воскликнула Дина, инспектируя отощавший мешок.

Кроме нескольких рулонов ароматной туалетной бумаги и баночки с джемом, в мешке ничего не было.

— Ты еще пойдешь на мену? — Дина оценивающе глянула на Иванушкина.

Тот отрицательно мотнул головой.

— Тебя что, не хватит даже на один сеанс?

Ей очень хотелось пнуть под ребра незадачливого супруга, но из-за забора на них смотрели, и она сдержалась.

— Может, и хватит, — задумчиво проговорил Ив, поднимая на Дину мутноватые голубые глаза, не утратившие и после пяти сеансов на мене выражения наивной мечтательности. — Но туда я больше не пойду.

— Как же ты жить будешь? — в глазах Дины появилось холодное синеватое мерцание.

— Да как и все, с огорода. Скоро сеять надо, — наивно предположил Иванушкин.

— Ах, с огорода! Да у тебя, видать, все масло из головы вытекло! Вспомнил бы хоть, что осенью собрал! Два кило морковки да картошки мешок. Умник! А еще твердил: у меня мозгов больше всех!

— Так ведь продал, — робко напомнил Иванушкин.

Но Дина уже не слушала: она металась по времянке и с яростной энергией она набивала сумки вещами. Когда проходила мимо него по крыльцу, вынося вещи, Иванушкин бормотал:

— Динуля, яблочная моя, может не надо, может до тепла подождешь? Я в Клетки уйду, мне все равно тогда будет…

— Февраль на дворе, почитай весна, можешь уже идти, — отвечала Дина, волоча огромные баулы к аэрокару.

Иванушкин хотел ей помочь, но Дина оттолкнула его, и он упал на крыльцо, да так и остался лежать неподвижно, будто зажмыховал уже. Очнулся Иванушкин от пронзительного визга: на соседнем огороде резали кабанчика. Аэрокара не было во дворе. Небо гасло, начинало морозить. Иванушкин только сейчас заметил, что на нем вместо новой куртки, купленной после первого сеанса, надет старый засаленный ватник. Когда он успел переодеться и куда при этом делась куртка, Иванушкин никак не мог вспомнить. Зато отчетливо всплыло в памяти, как осенью он подкармливал соседского поросенка картошкой со своего огорода, а тот радостно повизгивал. Сегодня снег на соседнем дворе запятнан алым, кабанчик умер. Скоро и его, Иванушкина, черед становиться жмыхом.

— Извини, приятель, — пробормотал Ив и заплакал, ощутив внезапную жалость ко всему живому…

…Иванушкин вздрогнул и очнулся. Слезы текли по его щекам и обжигали кожу. А сквозь слезы Иванушкин видел серый бок Золотой горы и скрюченные фигурки жмыхов вокруг.

— Придется подождать, — долетел будто издалека до Иванушкина голос Мишки-Копателя. — Газ должны вот-вот подвезти. Успеем и откушать, и выпить! — Мишка потряс в воздухе высокогорлой, темного стекла бутылкой.

Слова Мишки-Копателя встревожили, но Ив выпил со всеми, закусил и успокоился. Он даже перемигнулся с Диною и, будто ненароком, коснулся ее руки. Ему нравилось, что она ест с аппетитом, смеется, хлопает в ладоши, и вообще ведет себя так, будто они не на прикопку приехали, а на пикник, куда-нибудь на берег Чумной лужи. Иванушкину хотелось подарить ей что-нибудь, хоть какой-нибудь кусок ржавья, пригодный для мены. Но только Ив встал с ящика, решив отправиться на поиски, как Мишка грубо пихнул его назад:

— Рано еще, цистерна не подошла.

— При чем здесь цистерна? О чем ты?

— О крематории, — отвечал Мишка-Копатель.

— Крематорий? — Иванушкин изумился. — Но я же тебе заплатил! Почти все барахло за пятый сеанс отдал. Ты что, не помнишь?

— Не надо так волноваться! — Мишка-Копатель похлопал Иванушкина по спине.