Филиппа заинтересовала надвигавшаяся непогода. Удивительная быстрота, с которой серенький денек вдруг превратился в непроницаемую ночную мглу, так поразила его, что он чуть не крикнул Селии, чтобы и она тоже подошла к нему и стала наблюдать вместе с ним это явление. Мрачная громада подвигалась с необъятного Баррена по направлению к северо-востоку. На некоторое время водворилась подавляющая тишина. Он уже не различал перед собою движения верхушек кедров и сосен, росших по ту сторону забора, а по сию сторону мог иногда различать одни только двигавшиеся тени волков. Он и не заметил, как Селия вышла из своей хибарки. Он так пристально вглядывался в сгущавшуюся перед ним завесу мрака, что даже и не почуял, как она подходила к нему, пока она не встала рядом с ним. В зловещих сумерках, в которые сразу погрузился весь видимый мир, было что-то такое, что еще более сближало их и притягивало друг к другу, и Филипп молча взял ее за руку и так и продолжал держать ее руку в своей. Вслед затем до них донесся низкий ропот, точно какое-то живое существо ползло на них с противоположного края земли. Этот ропот все рос и расширялся во все стороны, пока наконец не наполнил собою всей вселенной. Теперь он превратился в заунывный, продолжительный вой. Первый порыв ветра пронесся над хижиной и потряс ее до основания. Нигде в мире не бывает таких бурь, как те, которые проносятся над Великим Барреном, нет такой страны на свете, где бы буря была насыщена такой массой воющих, стонущих и визжащих, перекликающихся между собою голосов. Для Филиппа это не представляло новизны. Он уже и раньше слыхал такие бури, когда ему казалось, что под давящим натиском облаков кричат десятки тысяч маленьких детей, когда он готов был верить в то, что вся мгла заполнена целыми полчищами хохочущих, вопящих, одержимых беснованием людей, и когда из недр бури до него доносились пронзительные вопли мужчин и рыдания женщин. Бывали случаи, что от таких бурь слабые люди сходили с ума. В течение долгой, непроглядной зимней ночи, когда пасынки природы по целому полугоду не видят солнца, даже эскимосы заражаются безумием этих бурь и кончают самоубийством.

А теперь точно такая же буря проносилась над этой несчастной хижиной, и Селия не выдержала и стала плакать. Филипп не видел ее в темноте, но чувствовал, как она дрожала, потому что она тесно к нему прижималась.

— Неужели я увидел ее в первый раз только сегодня утром? — задавал он себе вопрос. — Точно мы с нею знакомы уже много-много лет и точно она уже давным-давно сделалась моими душой и телом и частью меня самого!

Он протянул к ней руки. Тепленькая и дрожа всем телом, она покорно подчинилась его объятиям. Его душа воспрянула в диком экстазе и радостно понеслась навстречу буре. Он прижимал ее к груди и шептал:

— Успокойся, моя дорогая! Ничто не может повредить тебе!.. Ничто на свете!..

Это была простая и незначительная фраза — первая, пришедшая ему на язык. Но он повторял ее все вновь и вновь и все крепче прижимал ее к себе.

— Ничто не может повредить тебе!.. Ничто, ничто на свете!

Он наклонился над ней. Она смотрела на него снизу, лицо ее было обращено к нему, и он вдруг почувствовал неожиданное очарование теплого, ласкового прикосновения ее губ. Он поцеловал ее. Она не сопротивлялась. И в непроницаемой тьме он вдруг ощутил, как пылало ее лицо.

— Ничто не может повредить тебе! — на этот раз уже крикнул он громко и почувствовал, что мог бы расплакаться от счастья. — Ничто, ничто на свете!

И вдруг налетел порыв бури и потряс всю хижину, как карточный домик, и вместе с ним, точно у самого окна, раздался резкий, пронзительный крик, какого Филипп не слышал еще ни разу в жизни.