|
Даже если бы у меня на руках имелись неоспоримые доказательства вины де ла Торре (а их, напомню, у меня не было), слугам трибунала было безразлично, кто подкупил убийц: они вообще не занимались светскими преступлениями. Зато все, что хоть немного напоминало ересь, мгновенно приводило их в то состояние, в которое приходят старые боевые кони при звуках полковой трубы. Вот только я совсем не был похож на еретика. Конечно, для того чтобы попасть в руки инквизиторов, совсем не обязательно быть настоящим еретиком. Достаточно, например, неудачно пошутить над папой римским или, скажем, над епископом Севильи. Но я никогда не шутил над этими достойными сеньорами; более того, скажу честно — мне не было до них вообще никакого дела. И даже если представить, что я когда-то позволил себе некий выпад в адрес римского престола или Священного Писания, этого было совершенно недостаточно, чтобы арестовать меня среди ночи спустя всего лишь несколько часов после того, как судья Гусман или граф де ла Торре назвали мое имя инквизиторам. При всей своей мрачной славе инквизиция никогда не действовала вслепую и второпях. Аресту всегда предшествовало предварительное расследование, зачастую довольно длительное. Тот, кого должны были арестовать, конечно же, ничего не подозревал, а за его спиной уже не спеша крутились колеса тайного судопроизводства, копились изобличавшие его бумаги, подшивались показания многочисленных анонимных свидетелей. Конечно, де ла Торре и Гусман могли написать на меня донос гораздо раньше, как только граф решил посвататься к Лауре. Но зачем тогда ему было тратиться на убийц, которые чуть не прикончили меня на мельнице старого Хорхе? Я терзался сомнениями до самого утра и лишь на рассвете ненадолго провалился в черный и вязкий, словно деготь, сон. Мне снилась Лаура, восседавшая на огромном вороном коне. Она была совершенно обнаженной, если не считать повязки на глазах, делавшей ее похожей на статую Фемиды. В руке у нее была плеть, которой она нещадно хлестала своего скакуна. Под воздействием этих ударов лошадиная морда все больше искажалась, превращаясь в человеческое лицо, весьма напоминавшее страховидную рожу Эль Торо. — Эй, сеньор летрадо, проснитесь! — сказал конь, оскалив черные пеньки сгнивших зубов. Тут я понял, что уже некоторое время лежу с открытыми глазами, а надо мной действительно склонился Эль Торо. Теперь, при дневном свете, через дыру в его щеке был виден толстый красный язык. — Что такое? — проговорил я, пытаясь сдержать тошноту, вызванную не столько отталкивающим видом моего соседа по камере, сколько зловонием, вырывавшимся из его рта. — Пришли за вами, сеньор, — громила скосил глаза на дверь. Там действительно стояли двое тюремщиков, нетерпеливо поигрывавших дубинками. А за их спинами маячил некто в черном балахоне с капюшоном, закрывающим лицо. Я поднялся и отряхнул прилипшие к колету соломинки. — Пошевеливайся! — рявкнул один из тюремщиков. — А ну живее! — А вежливости тебя не учили? — огрызнулся я. Страж побагровел и взмахнул дубинкой. — Не трогай его, — негромко проговорил некто в черном. — А вы, сеньор Диего, не заставляйте себя ждать, это невежливо. Голос у инквизитора был тихий, но довольно зловещий. Тюремщик послушно опустил дубинку и злобно уставился на меня своими красными, словно у хорька, глазками. Обитатели камеры, затаив дыхание, наблюдали, как я иду к выходу. Лысый хмырь вполголоса пробормотал: — Вот и остался я без пиляции … Меня провели по длинному коридору с низким сводчатым потолком. Инквизитор, слегка ссутулившись, шел впереди. Он едва слышно бормотал себе под нос слова молитвы. — Святая Дева Мария, спаси душу этого заблудшего грешника… Внезапно инквизитор остановился — так неожиданно, что я едва не сбил его с ног. |
