Лицо Прокопия стало бледнеть и покрываться мелкими капельками пота, а рука, сжавшаяся было в кулак, бессильно упала на столик, отделанный костью носорога.

— Кто? — хрипло произнес он. — Неужели Кастриций?

— Нет, — покачал головой Руфин. — Целестина. Патрикиям, особенно замешанным в заговоре, следует уделять больше внимания своим женам. А также пастырям, что пасут далеко не невинных овечек на мостовых Константинополя. Ты ничего не слышал о неком Леонтии, комит Прокопий?

— Нет.

— Бьюсь об заклад, что это именно он объяснил Целестине, как вредны для христианской души объятия язычника. И что арианин Гермоген в качестве мужа подходит заблудшей овечке больше, чем патрикий Кастриций, до сих пор приносящий жертвы римским богам.

— Выходит, все кончилось, еще не начавшись? — спросил хриплым голосом Прокопий.

— Не знаю, комит, — задумчиво произнес Руфин. — О заговоре знают только двое — Набидий и Гермоген. По моим сведениям, к городу уже подошли легионы из Фракии. Комит Юлий ждет только сигнала, чтобы обрушиться на мятежников, но ведь сигнал может и не последовать. Ворота Константинополя останутся закрытыми, и фракийские пехотинцы застрянут у городского рва.

Глава 2 Мятеж

Сиятельный Набидий очень хорошо понимал, насколько опасным может быть промедление в столь важном деле, как подавление готовящегося мятежа, не только для него лично, но и для всей империи. С другой стороны, уж очень велик был соблазн одним махом посчитаться со всеми своими явными и тайными врагами. Ну и благодарность императора Валента не следовало сбрасывать со счетов. Сил вроде было в достатке. Во всяком случае, так утверждал самый опасный и самый коварный человек в Константинополе, комит Гермоген. Его ищейки из схолы императорских агентов в последние дни трудились не покладая рук. Именно их стараниями был составлен весьма внушительный список заговорщиков, который Набидий сейчас держал в руках. Хорошим зрением префект претория не обладал, а потому уже собрался было вызвать дежурного писца, дабы не утруждать глаза понапрасну, но вовремя спохватился.

— А ты уверен, высокородный, что квестор Евсевий и префект Константинополя Цезарий участвуют в мятеже? — спросил Набидий у гостя, скромно сидящего у стола с опустевшим кубком в руке.

Гермоген был еще относительно молод — ему совсем недавно исполнилось сорок лет, — полон сил и уверенности в себе. Той самой уверенности, которой так не хватало Набидию, прожившему на этом свете уже почти шестьдесят лет и много чего повидавшему за это время. В том числе и головокружительных падений.

— Какое это имеет значение, префект? — скривил губы в презрительной усмешке Гермоген. — Если не участвуют, так сочувствуют. Считай, что они попали в этот список по личной просьбе магистра Петрония.

— Ну да, конечно, — с готовностью закивал Набидий облысевшей головой, слишком большой для его тщедушного тела. — Просто император может не согласиться.

— С чем не согласиться? — строго глянул на префекта претория Гермоген.

— С арестом столь высокопоставленных лиц, — поморщился Набидий.

— Ты забываешь, сиятельный, что эти лица — заговорщики, — зло ощерился Гермоген. — Если они будут убиты во время подавления мятежа, то никому, в том числе и императору, в голову не придет усомниться в их виновности.

Набидий тяжело вздохнул и вновь вернулся к списку. Конечно, Гермоген перестарался, и многие из тех, кого он записал в потенциальные мятежники, знать не знали ни о каком заговоре, но тут уж ничего не поделаешь. В большом деле не без малых издержек.