Надо было спешить, пока он не обнаружил, что у него пропала удочка. Но вот тетка ушла из дому по своим делам, бабушка вышла на двор посидеть в холодке, а я поднялся наверх. Дядя, как обычно, сидел в кухне и, глядя через окно в коридор, следил, чтобы никто из чужих не проник в дом. Я пошел в кухню и сел против него за стол. Главное, решил я, напор и неожиданность. Он думает, что начну дразнить, а на самом деле…

– Ваша карьера окончена, подполковник Штауберг, – сказал я отчетливо и почувствовал, как на спине моей выступает гусиная кожа, подобно пузырькам на поверхности газированной воды.

Не знаю, откуда я взял, что он подполковник Штауберг. Видимо, я доверял интуиции, как и многие гениальные контрразведчики, о которых читал, в том числе сам майор Пронин.

– Отстань, – сказал дядя мне в ответ тем тоскливым голосом, каким он говорил, когда чувствовал, что я начинаю его дразнить, а у него не было охоты связываться со мной.

Ни один мускул на его лице не дрогнул. «Железный человек», – подумал я, восторженно содрогаясь и продолжая делать то, что положено было делать в эту минуту.

– Вы неплохо сыграли свою роль, но и мы не дремали, – великодушно отдавая дань ловкости врага, сказал я. Слова приходили точные и крепкие, они вселяли уверенность в правоте дела.

– Мальчик сумасшедший, – сказал дядюшка с некоторым оттенком раздражения. Он всегда меня называл мальчиком, как будто у меня не было своего имени.

«Увиливает, шельма», – подумал я, задыхаясь от вдохновения, и решил, что пора намекнуть ему кое на что.

– Рыбка не клюет? – спросил я, проницательно улыбаясь и глядя ему в глаза. – Море волнуется или удочка не годится?

– Удочка? – повторил он, и в его тусклых глазах мелькнуло подобие мысли.

– Вот именно, удочка, – сказал я, поняв, что ухватился за то самое звено, при помощи которого можно, не слишком громыхая, вытащить и всю цепь.

– Моя удочка? – повторил он, начиная что то соображать.

– Вы попались на свою удочку, подполковник! – сострил я и, откинувшись на стуле, стал ждать, что будет дальше.

– Удочка, удочка, удушу мать! – пробормотал он в сильном волнении и, что то окончательно себе уяснив, ринулся к дверям.

– Ни с места! – крикнул я. – Дом оцеплен!

– Батум! – крикнул он и побежал в комнату.

Я немного растерялся. Вместо того чтобы с достоинством сдаться и сказать: «На этот раз вы меня перехитрили, лейтенант…» – он побежал искать удочку, как будто это имело какое нибудь значение.

Через несколько минут он влетел в комнату, и все перепуталось.

– Украл удочку! – кричал он в ярости, пытаясь схватить меня.

– Добровольное признание облегчит вашу участь! – кричал я в ответ, бегая вокруг стола и сваливая ему под ноги стулья испытанным приемом английской разведки.

– Вор! Удочка! Удушу мать! – кричал он, возбуждаясь от схватки.

– Назовите сообщников! – орал я в ответ, срезая угол стола. В этом было мое спасение, потому что тормозить он не умел и, промахиваясь, пробегал мимо. Все таки ему иногда удавалось шлепнуть меня через стол или ткнуть кулаком вдогонку.

Я знал, что борьба нервов может быть ужасной, но, когда один бьет, а другой только изворачивается, рано или поздно победит тот, кто бьет.

В конце концов я вскочил на кушетку и, отбиваясь ногой, изо всей силы закричал:

– Бабушка!

Она и так уже подымалась по лестнице. Видимо, грохот нашей схватки был слышен во дворе. Увидев ее, бедняга бросился к ней и стал оправдываться.