Крюково, „Спутник”», и родной наукоград Зеленоград любил, однако работать хотелось бы не на буранном полустанке Тюратаме, а в настоящей Москве, то есть хотя бы в пределах кольцевой автодороги, если повезет – то внутри Садового… ну хотя бы Бульварного!
Однако какое двоедушие! Со всех сторон с детства слышим поучения: будь бескомпромиссным, принципиальным, иди прямыми путями – и станешь Человеком. А как до дела доходит, то забудь про женитьбу, принципиальный, собирай, человек, вещи и отправляйся на пруд лягушек давить, в дыру, именуемую Морозки. Шестьдесят пять километров от Садового, а от родного Зеленограда – все восемьдесят.
В другое бы время, лет через десять, прожив подольше и поумнев, Чередников бы согласился с тем, что это место по всем статьям золотое. Стародачное, негусто населенное вполне смирным, в основном творческим людом. Как секретарь ректора, змеюка, съязвила: «Как раз подучишься с людьми общий язык находить, промолчать, когда требуется, да и пообтешешься на природе».
Нашла Буратино.
Не обтесываться его послали, а прямо нос обрезали, вместе с самосознанием. Все последние месяцы учебы он был свято уверен в том, что его, готового молодого следователя, ждут не дождутся, чтобы немедленно приставить к серьезному делу. Саша прямо видел, как в кинохронике, блаженную последовательность: блестящая сдача экзаменов – срывающая овации защита на революционную тему «Осмотр места преступления» – торжественное вручение диплома – немедленное заступление на службу в качестве как минимум начальника отдела по борьбе с бандитизмом.
А дальше все будет просто замечательно, начнется новая жизнь, служба на благо обществу с мастерским, моментальным решением самых головоломных задач, разгадкой самых хитроумных замыслов.
Возможно, не сразу. Наверное, не так быстро. Однако все предпосылки-то на месте! Мозги имеются, готовый следователь. Саша даже научился на машинке печатать вслепую, чтобы было все безукоризненно.
Однако старый капитан арбатского отделения, в котором Чередников проходил в последний раз практику, рассудил по-иному. О чем поведал прямо, без обиняков:
– Прости, Шурик. Не потянешь.
От неожиданности Чередников позабыл субординацию:
– Как же так! Сами сказали: как защитишься – приходи.
– И что?
– Я пришел. Я ж на практике у вас работал, что, плохо?
Капитан утешил:
– Хорошо, хорошо работал. И печатаешь неплохо, чистенько, почти без ошибок. Референтом каким или секретаршей взял бы тебя, а вот служить… Видишь ли, дорогой! Арбат у нас район непростой, местами номенклатурный.
– И что?!
– Непростое тут население. С гонором, связями, – напрямую разъяснил капитан, – и темпераментное. Хотел бы я тебя взять, но жалею ж тебя. Через неделю все равно вылетишь сапогами вперед, только еще и с волчьей характеристикой. Ну не потянешь ты, Шурик, просто не сдюжишь: молод, опыта, такта недостает. Языком машешь.
– Когда это?! – снова вздыбился Чередников, справедливо полагая себя существом молчаливым и солидным.
– Устроил выволочку старушенции.
– Не выволочку! Внушение! Просто объяснил, что нельзя захламлять общественное пространство! В общем коридоре – соленья, в вентиляционной шахте троицыну травку она сушит. Предоставлены отдельные квадратные метры – там и суши!
Однако капитан продолжал:
– …не выяснив, кто она да что.
– Прописана по указанному адресу…
– Она домработница.
– И что?
– Ничего. Если не знать, чья. В общем, не потянешь, смирись до времени.
– Вы же говорили!. |