|
Лежавшая рядом жена проснулась: ей послышался шум в саду {«Мама, мама, мама», — бормочет Голландец). «Мама», — слышит она голос сына и опять засыпает. Но град пуль выбрасывает её из сна в море крови; в одной вспышке она видит умирающего рядом мужа, сына, плачущего двадцать лет назад над сдохшей черепашкой, лицо Менди Вейсса и пятящихся из комнаты Бена Вольпе и двух других. В 1936 году, когда Роберт Пашни Дрейк вернулся из Европы, собираясь стать вице президентом отцовского банка в Бостоне, полиция уже знала, что на самом деле Голлландца застрелил отнюдь не Альберт Учитель. Однако лишь немногие, вроде Эллиота Несса, обладали информацией, что его заказали мистер Счастливчик Лучано и мистер Альфонс Капоне (из тюремного заключения в Атланте) через Федерико Малдонадо. И никто за пределами Синдиката не ведал имён настоящих убийц — Джимми Землеройки, Чарли Жука и Менди Вейсса. Никто, кроме Роберта Патни Дрейка. 1 апреля 1936 года в доме Федерико Малдонадо зазвонил телефон. Когда Малдонадо поднял трубку, некто с интеллигентным бостонским выговором произнёс: «Мама это лучший выбор. Не дайте Сатане тянуть вас слишком быстро». И повесил трубку. Малдонадо думал об этом весь день, а вечером поделился с одним очень близким другом: — Сегодня мне позвонил какой то псих и произнёс часть той тирады, которую Голландец выдал копам перед смертью. И что забавно: он повторил именно то, что могло бы нас всех погубить, если бы хоть кто то в полиции или ФБР понял смысл. — Бывают такие психи, — изрёк в ответ мафиозный дон, элегантный пожилой джентльмен, похожий на одного из соколов Фридриха Второго. — Они умеют настраиваться, как цыгане. Телепатия, понимаешь? Однако, в отличие от цыган, у них в голове все перепутывается, потому что они психи. — Да, наверное, ты прав, — согласился Малдонадо. — Он вспомнил своего сумасшедшего дядюшку, который среди бессвязной чепухи о том, как священники «это самое» со служками в алтаре или как Муссолини прятался на пожарной лестнице, иногда вдруг произносил такой секрет Братства, о котором никак не мог знать. — Они настраиваются — как и Глаз, а? И он расхохотался. На следующее утро телефон зазвонил снова, и тот же голос с новоанглийской интонацией произнёс: «Грязные крысы настроились. Порция свежей бобовой похлёбки». Малдонадо бросило в холодный пот; тогда то он и решил, что его сын, священник, будет каждое воскресенье служить мессу за упокой души Голландца. Малдонадо думал об этом весь день: «Бостон… акцент ведь явно бостонский… Когда то там были ведьмы. Порция свежей бобовой похлёбки. Боже, ведь Гарвард совсем рядом с Бостоном, а Гувер набирает федералов в Гарвардском юридическом институте. Неужели среди юристов тоже есть ведьмы? Приковбойте сукина сына, приказал я, и они нашли его в мужском сортире. Вот чёртов Голландец. Пуля в брюхе, но успел выболтать все, что можно, о Segreto[1] Проклятые tedeschi[2]…» В тот вечер Роберт Патни Дрейк ужинал омаром «Ньюберг» с одной юной леди из малоизвестной ветви Фамилии Морганов. Затем они сходили в кино на «Табачную дорогу». В такси, по пути в отель, Дрейк всерьёз обсуждал с ней страдания бедняков и мастерство Генри Халла, сыгравшего роль Джитера. После этого он трахал её в своём номере до самого завтрака. В десять утра, после того как юная леди удалилась, Дрейк вышел из душа — тридцатитрехлетний, богатый, привлекательный голый самец, ощущающий себя здоровым и счастливым хищным млекопитающим. Оглядывая свой пенис и вспоминая змей из мескалиновых видений в. Цюрихе, он накинул на себя купальный халат, стоивший столько, что на эти деньги голодающая семья из близлежащих трущоб могла бы кормиться в течение полугода. Потом он закурил толстую кубинскую сигару и сел возле телефона — счастливый хищник самец. |
